Картина Сархана - Рагим Эльдар оглы Джафаров
– Я люблю кофе и надеюсь, что теперь смогу выпить его так, как мне нравится.
– Боги! – Он, кажется, искренне восхищался. – Это бесконечно красиво! Особенно в том контексте, в котором эта чашка кофе была выпита. Простите, я… Вы просто чудо!
«Да что ты? – подумала Лиза. – А если так?»
– И вы дорого платите за это чудо.
Парсли просто рассмеялся. Потом махнул рукой.
– Лучше я буду платить, чем мне.
Лиза почувствовала, как хрустнул зуб. Оказывается, она сжала челюсть с какой-то сатанинской силой.
– Вы презираете деньги?
– И не только деньги, – кивнул он, махнув рукой официанту. – Я презираю все! Кроме искусства.
– Почему?
– Потому что искусство позволяет мне хотя бы ненадолго освободиться от презрения. Когда я говорю, что презираю все, то имею в виду буквально все. Это утомляет.
– А искусство у вас презрения не вызывает?
– Как можно презирать спасательный круг, если ты тонешь? – Парсли усмехнулся. – Искусство искусству рознь, конечно. И честно говоря, большинство произведений я не могу оценить по достоинству, более того, стараюсь не оценивать. Но сам факт того, что за этим стоит творец, вызывает уважение. Вот, посудите сами. – Парсли откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу. – Вместо того чтобы, как все, мчаться за деньгами, собственностью, женщинами, – покосился он на нее, – кто-то создает нечто прекрасное. Не всегда прекрасное, если честно, но хотя бы пытается. Это, с одной стороны, высший акт презрения ко всему миру, а с другой стороны – безграничная любовь. Понимаете? Он дарит тому миру, который презирает, нечто, созданное из своей крови, слез, пота, ужаса, боли и черт знает чего!
Появился официант, на этот раз Парсли просто забрал у него бутылку вина, сам долил себе в бокал и поставил оставшееся на стол. Перед Лизой возникла чашка кофе.
– Творец творцу рознь, несомненно! – Парсли продолжил свой монолог. – Но… Черт, да как вам объяснить. Попробуйте написать что-то. Просто попробуйте – и сразу поймете, как из вас на бумагу польется кровь!
– Зачем вы это делаете? – действительно заинтересовалась Лиза.
– Потому что не могу не делать, – махнул он рукой. – Нет, черт, наверное, могу. Но это очень сложно объяснить. Это мой способ жизни. Проживания всего, что происходит. А часто и того, чего никогда со мной не происходило.
Лиза подумала, что Парсли – удивительный человек: чем больше он пьет, тем приятнее становится.
– Все мы хотим чувствовать хорошее и не чувствовать плохого, но ловушка в том, что источник у всего этого один! – вдруг сменил тему Парсли. – Мы не умеем переживать грусть, скуку, разочарование и еще много чего. И стараемся всеми силами этого избежать. Затыкаем это телефоном, работой, машинами, деньгами, людьми. Но, заткнув этот источник, остаемся и без любви, радости, без чувств вообще. Так еще и в процессе становимся рабами! Забавно, что я говорю об этом вам.
Парсли посмотрел на нее с каким-то странным выражением лица. Лиза молчала.
– Я, конечно, понимаю, что можно быть свободной и будучи…
– Шлюхой?
– Почему-то я не хотел говорить это слово. – Он усмехнулся. – Да, ею. Но мне не кажется, что вы тот самый случай. Не похожи вы на излеченную от семи бесов кающуюся блудницу. – Парсли сделал большой глоток вина и вздохнул. – Извините.
– За что?
– Я позволяю себе слишком много.
– Ну вы сами говорили о свободе.
– Это не связано со свободой, – отмахнулся он. – Свобода не имеет ничего общего с этим. Хотя я не так уж много о ней знаю. Пожалуй, я могу ее почувствовать только тогда, когда пишу. Это случается нечасто, но… Представьте точку, в которой вы абсолютно потенциальны. Вы не ограничены ничем, хотя в то же время вы как бы находитесь в определенных рамках. Вот и парадокс. – Он развел руками и смешно выпятил губы.
– Не могу сказать, что я поняла.
– Потому что вы пытаетесь понять. Мы вообще слишком много отдаем мозгам. Иногда надо чувствовать. Знаете, в какой-то момент в кино, а потом и в литературе все стали все объяснять. И если раньше был Супермен, который просто умеет летать, то теперь мы знаем все подробности этого феномена, аэродинамические свойства Супермена и прочую ерунду. И что?
– Что?
– И все! Это жвачка для мозга, а не тренажер для воображения. Понимаете, мы стали прилагать мозги там, где надо чувствовать. Я в целом понимаю, как это произошло. Допустим, триста лет назад художник рисовал картину. Картине достаточно было быть красивой. Потому что современники картин-то особо и не видели. Я не про элиту, конечно, постоянно окруженную предметами искусства и роскоши. Я про людей попроще. Эти люди испытывали какие-то чувства, глядя на картину. Не анализировали, пытаясь объяснить себе, почему она хорошая или плохая. Она просто нравилась человеку или нет, она вызывала у него какие-то переживания. И вот наше время. Любое произведение искусства прямо в моем кармане. Любая музыка, живопись, литература. Что угодно! И все. Механизм сравнения и оценки запущен. Теперь картина не может тебе нравиться или не нравиться! Она хорошая потому, что… И это «что» всегда совпадает с терминами и оборотами, почерпнутыми из каких-нибудь статей. Потому что техника у художника уникальная, небанальный сюжет или еще какая хреновина. Все, главного ключа нет – чувств нет! Есть просто анализ. А художник рисовал ее не ради того, чтобы ты ее проанализировал, это он и сам умеет. А чтобы ты почувствовал то, что чувствовал он. Он хотел поделиться тем, что пережил! Как часто, читая книгу, вы пытаетесь не анализировать ее, а подобрать ключ через чувства?
– Не часто, – сдержанно ответила Лиза.
– Попробуйте как-нибудь. И удивитесь. Вы читаете смешную сцену, все смеются! Главный герой остроумно шутит. А чувствуете вы на самом деле боль. И вот возьмитесь за эту боль и посмотрите через нее на ту же сцену. Вы вдруг уловите удивительные детали. Те же слова, что были смешными, нейтральными, окажутся вдруг страшными. Смеющиеся лица станут неестественными, перекошенными! Вот где суть! Текст – это всего лишь средство. В нем нет ничего. Его содержимое раскрывается только внутри читателя. А люди смотрят на буквы, складывают из них слова и думают, что на этом все.
Парсли снова налил себе вина. Лиза продолжала наблюдать за этим театром одного актера. С одной стороны, это интересно, с другой – кому не плевать? Парсли, ты заплатил огромные деньги за то, чтобы выступить перед одним зрителем? Да еще и перед таким.
– Впрочем, есть парадокс, – продолжал он. – Художники и писатели, а может быть, еще и танцоры раньше других уловили,
