О женщинах и соли - Габриэла Гарсиа
* * *
На ужин — квадратик вареной колбасы, гладкой, немного скользкой; квадратик белого хлеба, не до конца размороженного; квадратик кукурузных зерен. Вода, которая иногда на вкус как отбеливатель. Молоко — детям. В отличие от обеда, ужинаем вместе с детьми. Но я единственная, кто находится здесь без ребенка, поэтому доев, я предлагаю некоторым матерям подержать их малышей, чтобы они могли нормально поесть. Я держу малышей, которые пока не доросли до детского питания. Малышей, которые до сих пор припадают к соскам своих матерей или жадно сосут из бутылочек. Электрические розетки, когда не используются, закрыты, и у столов нет острых углов. Стоят высокие стульчики для кормления. Это тюрьма, обустроенная для детей, которые не должны находиться в тюрьме. Они не будут этого помнить, твержу я себе. Они не будут этого помнить, в отличие от Аны, которая давно уже не младенец — она будет помнить.
Я возвращаюсь к социальному работнику, а он ведет меня к голубоглазому мужчине, то ли охраннику, то ли сотруднику, то ли чиновнику, я уже ничего не понимаю.
Подпишите это, говорит голубоглазый мужчина. У него голубой значок и голубая тенниска. Мы сидим на пластиковых стульях в комнате, из которой видно другую комнату, где проходят свидания с членами семей, но чаще всего — с адвокатами и приходящими волонтерами. Иногда нас пересаживают по кругу. Мы думаем, что так нас пытаются держать как можно дальше от людей, которых мы знаем. Я из Флориды, сейчас я в Техасе. Я поняла, что отправляюсь в Техас, только когда надзиратель в аэропорту подвел меня к выходу на посадку с надписью «сан-антонио». Мы не в Сан-Антонио. Мы где-то в той части Техаса, где никто не услышит наших криков.
Что это? говорю я.
Если вы хотите скорее выйти отсюда, то подпишите это, повторяет голубоглазый мужчина в голубой тенниске. Я смотрю в окно.
В комнате для свиданий сидит женщина с длинной косой, свисающей вдоль спины. Она разговаривает с подростком, который сидит напротив, у подростка ее лицо. Я представляю, как женщина говорит по-испански, а подросток отвечает по-английски. Я не знаю, так ли это. Скорее всего, нет. Они держатся за руки. Я вспоминаю фотографию, которую увидела в журнале, лежавшем на столе в доме, где я убиралась. Time. Меня привлекла фотография на обложке. На ней была женщина с кожей цвета кофе с молоком, как у меня, ее лицо загораживали решетки, а за спиной простиралась бледно-желтая пустыня. По ее щекам текли слезы. Через решетку она обнимала девочку. Она обнимала свою дочь, оставшуюся по ту сторону забора, на американской стороне. Не представляю, каково это, обнимать кого-то через решетку и потом смотреть на свое тело и видеть отпечатки на коже, полосы на животе, полосы на груди. Твое тело — забор.
Что это? снова спрашиваю я. У вас есть копия на испанском языке?
Нет. Поставьте свою подпись на линии, чтобы быстрее покинуть заключение.
Voluntary departure[30], написано в документе, и хотя я немного знаю английский, этих слов я не понимаю. Много цифр, много кодов. Секции 240А, 245, 248. Анкета ICE I-210. IJ, BIA, DHS.
Что будет, если я не подпишу? спрашиваю я.
Ну, говорит мужчина, вас все равно депортируют. Но бог знает сколько времени до этого вы проведете здесь.
А моя дочь?
Это вопросы для адвоката.
У меня нет адвоката. Как я могу получить адвоката?
Мужчина теребит свою бороду и ласково улыбается, и мне сразу хочется упасть к нему в объятия. Помогите мне, хочу я сказать, но не делаю этого.
Государство обязуется предоставить обвиняемому защитника только в случае разбирательства по уголовным делам, говорит мужчина, который не заключает меня в объятия. Незаконное пребывание иностранного гражданина на территории Соединенных Штатов является гражданско-правовым вопросом. Вы можете нанять адвоката, но заниматься его поисками и оплачивать услуги должны будете самостоятельно.
А как же все адвокаты, которые сюда приходят. У меня еще не было возможности…
Послушайте. Вы мне нравитесь, мисс… Глория Рамос, верно? Вы мне нравитесь, мисс Рамос. Поэтому я дам вам один совет. Подпишите документ. Сделайте это ради дочери. Выбирайтесь отсюда как можно скорее и ступайте своей дорогой.
Но куда меня отправят, если я подпишу это? Обратно в Сальвадор?
Не знаю. Этого я не знаю.
И я не буду выступать перед судом, чтобы, не знаю, отстаивать свои интересы?
Мужчина вздыхает. Меняется в лице.
Послушайте, говорит он. Если вы хотите усложнить себе жизнь, то ради бога. Но это ваш последний шанс. Вы можете или подписать этот документ и выйти отсюда в кратчайшие сроки, или нет. Решать вам.
Голубоглазый мужчина кладет передо мной шариковую ручку. Я беру ее. Глория Рамос, подписываю я. Мужчина снова улыбается.
* * *
В общей комнате висят телевизоры, всего их четыре, по одному в каждом углу. Два настроены на детские каналы, а два — на взрослые. Среди взрослых каналов один непременно на испанском. Его я и смотрю каждый вечер.
Когда начинаются новости, охранники переключают канал, хотя иногда мы успеваем поймать отрывки. Мне кажется, охранникам не нравятся испанские новости, потому что в них всегда говорят об иммиграции. В них показывают невеселые графики, на которых число пересечений границы ползет вниз, а депортаций — вверх. В них показывают президента Обаму, который много улыбается. Президента Обаму, который отвечает на вопросы, и некоторые из людей, задающих вопросы, улыбаются ему в ответ, а некоторые — нет. Президента Обаму, который иногда выглядит так, как будто вопросы ему не нравятся. В них часто берут интервью у разных экспертов в дорогих офисах. Это плохо сказывается на наших настроениях. Так они, наверное, думают.
Но мы все равно любим телесериалы. Мы все равно узнаем новости. Я узнаю их от женщин, которые получают письма снаружи, где испанские новости не под запретом. Звезды телесериалов всегда белокурые, стройные и богатые, а мы чаще всего похожи на горничных, знахарок и крестьянок из этих сериалов, но только так мы можем хоть немного приблизиться к миру за этими стенами, приблизиться к жизни, которую представляли себе на свободе. Каково бы это было? думаем мы. Каково бы это было, если бы нашей главной проблемой была борьба за мужчину или наследство? Если бы единственным насилием, с которым мы сталкивались, было убийство соперницы, чтобы сбежать с ее любовником?
