Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

– Бич, он хоть и не первого сорта, но – человек.

– Ага, ну я оправдаю, – иронически хмыкнул Станеев и, подняв тучи пыли, принялся орудовать ломом.

– Это не дело, – остановил его Степа.– Сначала плюнь на ладошки.

– Ладно, плюну, – попадая в тон, согласился Станеев. – Подставляй.

– В кого плюете, славяне? – с ходу подключаясь к разговору, спросил Водилов. Не дождавшись ответа, пожевал злые тонкие губы и с ничего не значащим осуждением бросил: – Нельзя, некрасиво.

– Ты этим агрегатом управлять можешь? – спросил Степа, вручая ему гвоздодер. – Тогда включай!

И скоро все трое, сноровисто и в лад, принялись за дело. Водилов за все время не произнес ни слова, словно сердился на кого.

– Обедать, красавчики! – возникнув в оконном проеме, позвала Сима, всем по очереди поулыбалась и – ласковая сирена! – уплыла. На плечах, точно деревянные плавники, в такт ее шагам покачивалось коромысло.

– Бабенка-то с магнитом! – Водилов пощипал себя за нос, словно хотел убедиться, не увязался ли нос за Симой. – А магнит, он всех к себе тянет.

– Не бабенка, а Серафима! Слышь ты? Серафима Анисимовна, – отончавшим злым голосом выкрикнул Степа, больно стискивая Водилову руку.

– Припоминаю.

Кисть у него онемела. На коже отпечатались вмятины от каменных Степиных пальцев.

– Сукин ты сын! Завистник! – ткнув его в бок, сквозь зубы процедил Станеев.

– Ну, ну! Без увечий! – с трудом высвобождаясь, усмехнулся Водилов. Усмешка казалась наклеенной.

В столовой уписывали щи Лукашин и какой-то старик, дремуче заросший бурой шерстью. Такие же бурые волосы курчавились на его костистых, в страшных вервиях жил руках. Под мощными, выдавшимися вперед надбровьями невянущими смородинами мерцали умные проницательные глаза, из мшисто-короткой, но густой бороды улыбались толстые развернутые губы.

– Чай да сахар, – сказал Станеев, вспомнив это неизвестно откуда павшее на ум приветствие.

– Какой там сахар, повидло! – покосившись на Лукашина, возразил Степа. – Или ты съел его, Паша?

– Повидло у нас не водится... была директива Павла Григорьича, – подыграла мужу Сима.

– Здоровы будьте, молодцы удалы! – приятным, намеренно приглушенным басом сказал старик и поднялся. Он был не выше Станеева, но костью шире и, должно быть, много сильней.

«А ведь они схожи! – подумал Лукашин. – Надо же, надо же!»

– Экие телесные ребята! – пожимая вошедшим руки, басил старик. – А я Истома, Кащей мест тутошних. Конурку-то по пути видали? Вот, моя, стало быть, конурка.

– Вот уж верно, Кащей! – изумился Водилов, оглядывая самодельный, из оленьих шкур Истомин костюм. – Видать, есть здоровьишко!

– Пока не жалуюсь, – шевельнул бровищами старик и, оберегая хлипкую бригадную мебель, осторожно присел. – На щи пожаловали? Аппетитные щи, в аккурат по хозяюшке.

Водилов ухмыльнулся.

Поулыбавшись ему и каждому, старик снова принялся за еду, ел вкусно, причмокивал, изредка оглядываясь на счастливо хихикающую повариху.

– Бог спасет, – сказал, насытившись, однако лба не перекрестил.

– Ты что, дед, в бога веруешь? – тотчас прицепился Водилов.

– А как иначе? Не верить – не жить.

Водилов нашелся не сразу, хотя представился случай почесать язык.

– А ты видал их... троицу-то эту?

– У меня и без троицы есть за кем присматривать.

– Значит, не видал... На слово веришь?

– Верю не всякому зверю. А молюсь тому богу, который в людях.

– Ишь ты! Еще один стихийный философ, – покосившись на Станеева, сказал Водилов. – С причудинкой.

– Не без этого, – согласился Истома и, повернувшись к Лукашину, в полную силу пророкотал: – А место, Паша-друг, вы отменное выбрали! Берегите ее, планетку-то эту, не захламляйте!

– Не выбирали – пути нет, – многозначительно кашлянул Лукашин. – Потому и тормознулись.

– Ежели надо – проведу... – начал было Истома, но Лукашин пригрозил ему глазами.

– Пойду начальству докладывать. Наверно, втык будет.

– Скажи, мол, курсом идем верным, – прокашлявшись, сказал Степа. – Массы выразили полное единодушие, хотя и не знают, куда идут.

– Массы и не должны знать, – усмехнулся Водилов. – Массы должны созидать... Им этого вполне достаточно.

– Худо едите, работнички! – с обидою упрекнула Сима.– Видно, харч не по губе?

– Харч что надо. Жаль, повидла нет в рационе, – с полным ртом отозвался Станеев. Он с изумлением косился на крепкого старика, который, точно размороженный мамонт, вдруг ожил и затрубил, призывая сородичей, но ему отозвались уже измельчавшие потомки. «Какой человечина!» – думал Станеев, испытывая неизъяснимое волнение, когда Истома зорко и ласково взглядывал на него.

– Ты не захворал, Степа-золотко? – шепнула