Антон Макаренко - Марш 30-го года
Откуда набирается в кабинете лишняя публика? Дело в том, что в нашем коллективе существует старая традиция - все коммунарские дела разрешать не на квартире у заведующего, как это принято в соцвосовской практике, а только в кабинете, и ни одного дела, в чем бы оно не заключалочь, не делать секретно. В полном согласии с этой традицией каждый коммунар имеет право в любое время зайти в кабинет, усесться на свободном стуле и слушать все, что ему выпадет на долю. Коммунар, понятно, не упустит случая зайти в кабинет. Он всегда найдет какое-нибудь дело, часто самое пустяковое: попросить отпуск, доложить, что возвратился из отпуска, попросить бумаги или конверт, спросить, нет ли для него писем, что-то сверить у ССК, наконец, принести забытую кем-то в саду тюбетейку или пояс. Под такими благовидными предлогами, а иногда и без всяких предлогов коммунар задерживается в кабинете. Но, разумеется, коммунару тихонько сидеть на стуле даже и физически невозможно. Он вступает с кем-нибудь, таким же случайным гостем, и негромкую беседу в уголке. К ним присоединяется третий, и беседа разгорается.
Кроме того, в кабинет все время заходят и особы более дельные: ежеминутно забегает дежурный по коммуне с разными вопросами, ордерами, "запарками" и недоумениями, председатель столовой комиссии ругается по телефону с соседом-завхозом: утреннее молоко оказалось прокисшим и председатель кричит что есть мочи:
- Что у нас кони - казенные? "Отвезите!"... Давайте теперь ваших коней.
Иногда у стола собирается целый консилиум: девочки хотят сшить себе юбки "модерн" и демонстрируют покрой. Я с сомнением смотрю на узкую выгнутую юбочку и говорю:
- Мне кажется, мало подходит для коммунарки.
Инструктор швейной мастерской, маленькая, худенькая добрая Александра Яковлевна, виновато поглядывает на девчат, а девчата уступать и не собираются.
- Почему не подходит? Это вам все мальчишки наговорили?
Присутствующие тут же мальчишки поднимают перчатку:
- Тогда и хлопцы начнут модничать. Вот нашьем себе дудочки...
- Разве мы модничаем? Какая же тут особенная мода?
- Вы их балуете, Антон Семенович, - говорят мальчишки. - Сколько уже у них платьев?
- Сколько же у нас платьев? Ну, считай...
- Ну вот, смотри, - начинает откладывать пальцы "мальчишка". Парусовое - раз?
- О, парусовое! Так это же парадное... Смотри ты какой!
- Парадное не парадное, а - раз?
- Ну, раз.
- Дальше: синее суконное - два?
Что ты! Смотри, так ж парадное зимнее. Что ж, мы в нем ходим? Надевам два раза в год.
- Все равно, хоть и десять раз в год. Два?
- Ну, два.
- Дальше: серенькое вот, которое такое, знаешь...
- Ну, знаем... это же спецовка.
- Спецовка там или что, а - три?
- Ну, три.
- Потом с цветочками разными - четыре.
- А что же мы будем в школу надевать спецовку, что ли?
- Все равно - четыре. Потом синее, рябое, полосатое, клетчатое и вот то, что юбка в складку, а кофточка...
- Что вы такое выдумываете? Разве это у всех такие платья? У одной такое, у другой такое.
- Рассказывайте - такое да такое! Вот пусть об этом совет командиров поговорит, а то одна одежная комиссия, а там девчата - что хотят, то и делают.
Девочки побаиваются совета командиров - народ там всегда очень строгий. Но и у девочек есть чем допечь мальчишек.
- Смотри ты, какие франты! Сколько у них костюмов! Парусовый - раз.
- Да что ты, парусовый! Это ж летний парадный.
- Все равно - раз?
- Ну, раз.
- Суконный синий - два.
- Ну, еще будешь считать! Сколько же мы его раз надеваем в год? Разве что седьмого ноября.
- Все равно - два?
- Ну, два.
- Черный - три. Юнгштурм - четыре.
Мальчики начинают сердиться.
- Да ты что? А что ж нам в спецовках ходить в школу?..
Споры эти - настоящие детские споры. За ними всегда скрывается робкое чувство симпатии, боящееся больше всего на свете, чтобы его никто не обнаружил.
Попробуй та же девочка показаться в клубе в слишком истрепанном платье - со всех сторон подымается крик:
- Что это наши девочки хотят, как беспризорные. Что, им лень пошить себе новое платье?
Иногда у стола заведующего возникают дела посложнее. Виновато разводит руками инструктор литейного цеха:
- Вчера не было току, это верно.
- А сегодня.
- А сегодня этот лодырь Топчий не привез нефти из города.
- Какое нам дело до вашего Топчия! Вы отвечаете за то, что литье начинается в восемь часов, когда выходят на работу коммунары.
Инструктор бессилен снять с себя ответственность. Коммунары лежачего не бьют - только разве кто-нибудь вставит:
- Поменьше бы в карты играл у себя в общежитии.
Особый интерес возбуждают приезжие заказчики. Какой-нибудь технорук раскладывает на столе чертежи и торгуется с Соломоном Борисовичем, а из-за их плеч просовывают носы коммунары и нюхают, чем тут пахнет.
Вообще много интересного бывает в кабинете, и зайти в эту комнату всегда полезно.
В рабочие часы в кабинете почти никого нет, разве задержится больной или дежурный зайдет по делу.
Но как только затрубили на обед или "кончай работу", так то и дело приоткрывается дверь и чья-нибудь голова просовывается в кабинет, чтобы выяснить, есть смысл зайти или можно проходить мимо. Если я занят бумагами, ребята накапливаются в кабинете понемногу и начинают распологаться совсем по-домашнему. Вероятно, мой занятый вид импонирует им в высшей степени. Подымаю голову. Они не только расселись на всех стульях, но уже и в шахматы идет партия на столе ССК, а рядом - кто читает газеты, кто роется в каких-то обрезках стенных газет, кто оживленно беседует в углу. В кабинете становится шумно. Иногда я начинаю сердитися:
- Ну, чего вы здесь собрались? Что это вам - клуб? Я у вас не играю на станках в шахматы!
Коммунары быстро скрываются и бросают недоконченную партию, но на меня никогда не обижаются.
Их можно выдворить и гораздо более легким способом:
- А ну, товарищи, вычищайтесь!
- Вычищаемся, Антон Семенович!
Но ровно через пятнадцать минут я отрываюсь от работы и вижу: другие уже набились в кабинет, опять - шахматы, опять - чтение, опять - споры...
Бывают дни, когда я забываю о том, что они мне мешают. За десять лет моей работы я так привык к этому гаму#20, как привыкают люди, долго живущие у моря, к постоянному шуму волны. И поздно вечером, когда я остаюсь в кабинете один, в непривычно молчаливой обстановке работа у меня не спорится. Я нарочно иду в спальню или в лагери и отдыхаю в последних плесках ребячьего говора.
Но иногда от переутомления делаешься более нервным; тогда я дохожу даже до жалоб общему собранию:
- Это же ни на что не похоже! Как будто у меня в кабинете нет работы. Каждый заходит, когда ему вздумается, без всякого дела, разговаривает с товарищем, перебирает мои бумаги на столе, усаживается за машинку.
Все возмущены таким поведением коммунаров и наседают на ССК:
- А ты куда смотришь? Что, ты не знаешь, что нужно делать?
Два-три дня в кабинете непривычная тишина. Но уже на третий день появляется первая ласточка. Оглядываюсь - под самой моей рукой сидит маленький шустрый Скребнев и читает мой доклад Правлению о необходимости приобретения хорошего кабинета учебных пособий. Его локоть лежит на папке, которую мне нужно взять.
- Товарищ, потрудитесь поднять локоть, мне нужна эта папка, - говорю я с улыбкой.
Он виновато краснеет и быстро отдергивает локоть:
- Простите.
Я беру папку, а он усаживается в кресле поуютнее, забрасывает ногу на ногу и отдается чтению важного доклада. В дверь просовывается чей-то нос. Его обладатель, конечно, сразу догадаывается, что эпоха неприкосновенности кабинета пришла к концу. Он орет во всю глотку:
- Антон Семенович! Вы знаете, что сегодня случилось в совхозе?
Так как я занят, то он начинает рассказывать последние новости Скребневу и еще двум-трем коммунарам, уже проникшим в кабинет.
При всей бесцеремонности по отношению к моему кабинету коммунары прямо не могут перенести, если так же бесцеремонно в кабинет заходят новенькие. Тогда со всех сторон раздается крик:
- Чего ты здесь околачиваешься? Тебя просили сюда?
Новенький в панике скрывается, а коммунары говорят мне:
- Ох, этот же Тумаков и нахальный! Смотрите, он уже здесь, как дома.
Все поддерживают:
- Это верно. Сегодня я ему говорю: "Чего ты стены подпираешь?" А он: "А тебе какое дело!"
- В столовой разлил суп, я говорю ему: "Это тебе не дома. Аккуратнее", - так он спрашивает: "А ты что - легавый?"
Ребята хохочут.
Но через месяц, когда все раскусят новенького до конца, приучат не подпирать стены, не разливать суп и окончательно, раз навсегда забыть о том, что есть на свете "легавые", его присутствие в кабинете никого не удивит.
Коммунары, очеивдно, считают кабинет своим центром, считают, что каждый настоящий коммунар вправе в нем присутствовать, но что для этого все-таки нужно сделаться настоящим коммунаром.
