Петр Боборыкин - Долго ли?

И Лука Иванович, при всей своей незлобности, не мог не заметить, что девица Гущева слегка принарядилась; даже волосы ее были не то короче подстрижены, не то причесаны на другой манер.

— Какое коварство? — откликнулась она, краснея. — Лука Иванович, извините, но я думаю, что вы в таком приятном обществе…

— Вот видишь, вот видишь, Елена: капелька яда уже пущена.

— Где, какой яд?

— M-r Присыпкин, спасите меня: или я удалюсь, или вы уведете от меня эту ужасную девицу!

Все трое рассмеялись. Лука Иванович встал и шутливо спросил:

— Куда же прикажете?

— Туда, в столовую… я тебе серьезно это говорю, Елена!

— Ты, стало быть, гонишь твоего гостя?

— Нисколько, но я не желаю, чтобы он присутствовал так долго при визитах моих всегдашних гостей; я знаю, что ему и теперь уже тошно.

— Нисколько, ей-же-ей! — вскричал Лука Иванович.

— Нет, нет! Пускай Елена посидит с вами, вы сделаете паузу, а там придете проститься… и назначим тогда часы, когда у меня не такая ярмарка.

— Это не легко! — заметила Елена Ильинишна.

— Вот и вторая капелька яда… уведите ее, m-r Присыпкин!

Лука Иванович предложил руку госпоже Гущевой.

— Куда прикажете? — спросил он обеих дам.

— В столовую! — скомандовала m-me Патера и почти выпроводила их из салона.

Елена Ильинишна продолжала смеяться с оттенком нервности до той минуты, когда ее кавалер усадил ее в столовой на диван, занимавший одну из стен комнаты. Он и сам поместился рядом с ней.

Ее лицо было, как всегда, красновато и возбуждено. Тревожные глаза глядели на него насмешливо.

— Лука Иванович! — вздохнула она.

— Что прикажете?

— Пари готова держать, что вы не заметили одной вещи.

— Какой?

— А того, что вы были здесь вчера и, если б вспомнили, что это было именно вчера, то наверное не пришли бы сегодня.

— Не знаю.

Он должен был внутренно сознаться, что она права: получая сегодня ее записку, он не подумал, что не прошло суток с его вчерашнего визита в Сергиевскую.

— Вы увлечены! — с новым вздохом прошептала Елена Ильинишна.

— Вы думаете? — отсмеивался Лука Иванович.

— Что ж!.. это понятно… Только, пожалуйста, не относитесь слишком искренно к тому, что вы видели… и что еще увидите.

— Для вас это занимательнее, чем для меня, — продолжал отыгрываться Лука Иванович: — вы ведь — беллетрист, а я — простой чернорабочий.

— Нет, уж избавьте меня от таких типов! — воскликнула Елена Ильинишна, — я несколько выше ставлю призвание романиста.

— И напрасно-с, — оттянул Лука Иванович, — это — по книжке вот то, что вы изволили сейчас высказать. Лучше бы вы сидели у вашей кузины в салоне да собирали все в свой писательский ридикюльчик, а потом, придя к себе в комнату, в тетрадочку бы все и вносили… богатейшая бы вышла коллекция!

— Постыдно и заниматься таким народом!

— А лучше разве сочинять разных, вы извините меня… ванек-встанек да награждать их добродетелями и цивическими чувствами?

— Ах, полноте, — чуть не со слезами на глазах вскричала Елена Ильинишна, — это недостойно вас, Лука Иванович!.. Если и можно наблюдать в салоне моей кузины, то разве затем, чтобы бичевать…

— Да оставьте вы, Елена Ильинишна, высокий слог! Бичевать!..

— Да, бичевать!..

— Так что ж вы кузину вашу не бичуете?

— Не думайте, что я скрываю от нее мой взгляд… мои принципы! Я ни перед кем не умею и не желаю унижаться. Она очень хорошо знает, как я смотрю на ее жизнь.

— Только ваша проповедь, должно быть, как об стену горох?

— Разумеется!

— А кто в этом виноват?

— Кто?

— Видимо дело — вы!

— Я? это прекрасно!..

— Пермете,[7] вы действуете натиском жалких слов и возвышенных начал, ведь да?

— А как же вы сами…

— Ведь да? И ваши речи, кроме раздражения или тоски, ничего вызвать не могут в такой женщине, как ваша кузина. С такими малыми детьми нужна другая метода, уж коли действительно желаешь направить их как следует, или, лучше сказать, как гувернеру хочется.

— Предоставляю это вам, Лука Иваныч!

— Да полноте нервничать, Елена Ильинишна, — остановил ее Лука Иванович добродушным звуком и протянул руку, — из-за чего нам с вами пикироваться!.. Дело простое: если вы любите хоть немножко вашу кузину и считаете ее способной на что-нибудь порядочное, так и сумеете повлиять на нее в хорошую сторону.

Выражение лица Елены Ильинишны стало иное; она опустила глаза и заметно успокоилась, ответив на рукопожатие своего собеседника.

— Может быть, вы правы, — начала она гораздо проще и искреннее, — у Юлии, в сущности, есть и доброта, и даже честность в натуре… может быть, мои проповеди были действительно бестактны, неумелы. Я не хотела бы считать ее совершенно безнадежной. Ну, что ж! Вот вы — такой свежий человек, с широкими взглядами… наконец, вы мужчина, у вас и манера будет мужская, а это много значит. Возьмите в руки Юлию.

— Я? — вскрикнул Лука Иванович и рассмеялся.

— Ну да, вы, Лука Иваныч! Только не увлекайтесь очень… тогда все пропало. Быть может, уже поздно? — спросила она с ударением.

— Вы опять начинаете язвить?

— Нет; но ведь мужчине, даже самому серьезному, трудно отдать себе отчет в том, — очень он увлечен в известную минуту или нет. Разве это не правда?

— Вам лучше знать, вы романы сочиняете.

— Не сочиняю ничего, ничего, а только пишу. Хотите, заключим такой договор: как только я замечу, что вы теряете самообладание, я должна вас предупредить — хотите?

— Нет, уж избавьте от такой миссии! — живо заговорил Лука Иванович. — Где нам брать на себя перерождать женщин вроде вашей кузины! Мы ведь замухрышки!

— Как?

— Замухрышки!

— Унижение паче гордости!

— Нисколько. Такая личность, как ваша кузина, коли захочет, разом проглотит нашего брата.

— Если он ею увлечется — пожалуй.

— А станет он сохранять свою независимость, так и отойдет, не солоно хлебнувши, поверьте мне.

— Но вы себе противоречите, Лука Иванович. Вы сейчас же говорили, что возможно хорошо повлиять на Юлию, если взяться за это с уменьем. Ведь вы это говорили?

— Тоже повторю я и теперь. Вероятность есть, особливо, коли натура у ней и добрая, и честная; но опять-таки надо действовать не с преднамерением, не считая себя гувернером, а так, исподволь, при всяком удобном случае. А для этого надо съесть вместе куль соли, жить в одной квартире, вот как вы с кузиной, видаться по целым дням.

— Нет, я не согласна с этим взглядом! Напротив, надо появляться только в известные минуты, всего чаще неожиданно, стоять в стороне и приносить с собой другой воздух, действовать контрастами.

— Батюшки, да мы с вами точно в педагогическом обществе рефераты читаем!

— Дайте мне докончить, Лука Иванович. Мы с вами не светские марионетки, мы умеем говорить серьезноnи искренно… а то иначе это выходило бы одно злоязычие. Если мы заговорили о кузине с участием, надо же прийти к какому-нибудь выводу.

— Вывод один; не бросайте ее, толцыте и отверзится вам!

— Хорошо; но я одна не могу, я беру вас в помощники.

— Увольте!

— Значит, вы боитесь; значит, увлечение началось!..

И Елена Ильинишна вся передернулась, захихикав маленьким нервным смехом.

— Не знаю! — все еще шутливо ответил Лука Иванович.

— Но тогда вам надо бежать из этой квартиры. А то вы меня же будете потом проклинать за мое приглашение.

— Какие страхи, Елена Ильинишна! Зачем вдаваться в такую трагедию? Просто будем жить, пока живется; я вот нахожу, что очень уже засиделся в своей конуре — надо и промяться немного, поглядеть на живых людей.

— Это — не жизнь, это — мертвечина!

— Вот вы как сильно! до мертвечины еще далеко; а знаете ли… курьезно!

— Вы, стало быть, не боитесь, и я хоть и мельком, но часто буду видеть вас здесь?

— Как случится; труса праздновать — зачем же, Елена Ильинишна. Вы будете последовательны: приглашали меня сейчас в специальные воспитатели, а теперь пугаете, да еще как!.. Уж если будет для меня смертельная опасность, схватите меня тогда за руку: у вас душа добрая, я знаю.

— Смотрите, Лука Иваныч! — искренней нотой вздохнула она и смолкла.

— Я уж на вас полагаюсь! — со смехом вскричал Лука Иванович, но смех его тотчас же оборвался.

XX

— Барыня просит вас пожаловать в гостиную.

Эти слова горничной прервали их беседу.

— Кого? — спросила с прежней тревогой Елена Ильинишна.

— Их-с, — указала горничная головой на Луку Ивановича.

— Идите, идите! — шутливым шепотом проговорила Елена Ильинишна.

— А вы? — точно струсив, откликнулся он.

— Я пойду к себе. Если вы обо мне вспомните уходя — зайдите; вы еще не заглядывали в мою каморку.