Андрей Зарин - Кровавый пир. За чьи грехи?
— Нет, воевода, не к царю пойду, а сыщу этого самого Стеньку Разина! — почти вслух проговорил Василий. — А уж с ним и к тебе в гости!
Вспомнились ему наставления Еремейки. "Правда твоя, старик! Спасибо за наущение!.."
И, горя местью, Василий быстро поправлялся, а через четыре дня встал на ноги. В ночь он приготовился бежать. Снарядился, прицепил к боку саблю и сосчитал деньги.
Рано утром, лишь только открыли ворота, он выскользнул из города, прошел посад, надолбы и вышел в поле. Вдруг до него донеслись крики. Из города прямо на него скакали два стрельца.
— Ей! — кричали они. — Куда ты? Вернись!
"Погоня, — подумал Василий, — ну да ладно!" И он остановился.
— Ты што это, леший, шутки шутишь! — сказал первый стрелец, подъезжая к нему, но Василий вдруг махнул саблею, и полетела с плеч стрелецкая голова. В ту же минуту Василий сбросил труп с седла и, вскочив на коня, погнал его. Другой стрелец испуганно одернул лошадь и вернулся в город.
Нещадно гнал коня Василий, опасаясь погони. Он скакал до глубокой тьмы, скакал до той поры, пока конь его не захрапел и не свалился, весь покрытый кровавою пеною.
Василий соскочил, ослабил подпругу, но конь захрипел и сдох. Василий торопливо снял с его седла ружье, два мешка, один с порохом и сечкой, другой — с толокном и сухарями, да епанчу, и, оставив коня, быстро пошел в сторону от дороги. Теперь для него уже не было иного исхода. К Стеньке Разину!
Василий не знал, как он найдет его, и решил идти берегом вниз по Волге.
— Пождите, воевода да дворяне богатые, вспомните вы и сермяжного дворянина! — бормотал он, идя по песчаному берегу реки.
IX
Ночная тьма спустилась на землю. Идти стало трудно. Уже Василий хотел опуститься на землю и сделать роздых, когда увидел вдали краснеющий огонек. Он быстро оправился и пошел прямо на огонь. Свет то исчезал, то снова появлялся. Василий шел с добрый час и наконец приблизился настолько, что мог разглядеть людей, сидящих вокруг костра, над которым висел черный котелок. Вокруг костра сидело шесть человек, судя по костюму, голытьбы. Четверо из них были босоноги и только двое в лаптях. Одеты они были кто в зипуне, кто в посконную рубаху.
Василий колебался, подойти ли к ним, как вдруг до него донесся отрывок разговора:
— Ен, батюшка, им потачки не дает. Не бойсь! — и Василий решился.
Он быстро приблизился к костру и громко сказал:
— Дай вам, Боже! Пустите, молодцы, толокна сварить!
Сидевшие испуганно повскакали со своих мест, и один из них поднял топор, другой ухватил двузубые вилы, третий рогатину.
— Кто ты? Чего тебе надо? — грубо спросили они, подозрительно оглядывая его костюм и оружие.
— Сирота горький! — ответил им Василий. — Иду к Стеньке Разину правды искать.
— Ой ли? — недоверчиво сказал рыжий лохматый богатырь с кривым глазом.
— Вот ей-Богу! Бежал из Саратова, стрельца убил, коня загнал!
— Ну, ну! — заговорили все, кладя свое оружие. — Бог с тобою! Садись! Мы тут уху варим, подбрось толокна, что же!
Василий вздохнул с облегчением и сел между рыжим кривым и черным, маленьким, коренастым, как дуб, молодцом.
— С чего ж это ты так? — спросил его черный.
— Пожди! — остановили его. — Поначалу похлебаем, а там и погуторим.
— Ну, ин по-твоему будет! Снимай, Кострыга! — Длинный мужик стал на колени и ловко снял с рогатки котелок.
— Доставай хлеба, Дубовый!
Сосед Василья с левой стороны потянулся за мешком, запустил в него по плечо руку и вытащил большую краюху черного черствого хлеба.
— Благослови Господи! — сказал Кривой, беря ложку и придвигаясь к горшку. — Примощайтесь, ребята! Лезь и ты! — прибавил он, толкая Василья.
Все придвинулись, каждый достал свою ложку и дружно принялись хлебать уху. Василий с утра ничего не ел и с жадностью набросился на еду. На время он забыл все свои думы, обиды и планы и с наслаждением чувствовал только, как горячая пища вливается в него и возвращает ему упавшие силы.
Наконец все похлебали и, облизавши ложки, сунули их за пазухи. Кострыга лениво поднялся, взял горшок и спустился к реке ополоснуть его.
— Ну, а теперь и браги изопьем, пока есть баклажка! Доставай, Горемычный!
Рябой и белобрысый мужичонка быстро вьюном обернулся и поднял на руки бочонок.
— Вот он, разлюбезный наш! — крикнул он весело. — Разливай, Яшенька!
Кривой достал берестяной ковш, наполнил его густой темной жидкостью, отпил и передал товарищу справа. Ковш медленно пошел из рук в руки и, дойдя до Василия, уже был пуст.
— Ишь, не размеряли на тебя! — усмехнулся Кривой. — Ну, теперь с тебя пойдет! Пей!
Он налил, снова отпил и подал Василью. Тот жадно сделал несколько глотков.
— Ну, ну, будя! — сказал Дубовый и отнял от него ковш.
— Уф! — проговорил Кривой, видимо, главный меж ними. — Расскажи теперь нам свое горе, паря. Допрежь, кто ты?
— Я? Дворянский сын Василий Павлович Чуксанов!
При этих словах мирное благодушие словно сразу расстроилось. Дубовый и Кривой быстро отодвинулись от Василья, Кострыга торопливо сдернул свой шлык, и всем стало как-то не по себе. Василий почуял, что его стали чуждаться, как недруга, и сказал задушевным голосом:
— Это ничего, что я дворянский сын! У меня, кроме сабли вострой да головы буйной, ничего нету. А иду я к Стеньке Разину, как вы, чтобы боярам да воеводам за свои обиды мстить!
Слова его, видимо, произвели впечатление.
— И впрямь, — сказал Кривой, — чего ему бы по дорогам шастать. Лежал бы на печи да холопов стегал, а то вишь!.. Только что же с тобой, милостивец, приключилося?
Василий торопливо начал свой рассказ, и, по мере того как он рассказывал, он видел, что доверие к нему уже вернулось, что сочувствие растет с каждым его словом. И это бодрило его. Он увлекся своими бедами, своим горем и переливал печали свои в сердца сермяжных слушателей, с каждым словом чувствуя облегчение своему горю.
— Ну погоди ж! И покажем мы этому Лукоперову!
— Держись, воевода, боярин Кузьма!
— Кузькину мать увидишь!
— А ты не горюй: мы твою кралю тебе вызволим!
— Пождите, окаянные, придем с батюшкой Степан Тимофеевичем! — раздались возгласы взволнованных слушателей, едва Василий окончил рассказ.
В первый раз слезы смочили его глаза, и он с благодарностью посмотрел на всех.
— Братцы милые, — воскликнул он, — в злобе они меня звали сермяжным дворянином, и то было в обиду мне. А теперь нет мне милее имени!..
— Всех их, богатеев, на одну осину! — угрюмо сказал рослый белокурый красавец с голубыми глазами.
— А ты чего! — отозвался с усмешкой Кривой. — Ведь ты своего уж спровадил.
— А отродье евойное?
— А его тоже обидели? — спросил Чуксанов.
— Нет, государь, постращали только, — усмехнувшись, ответил Кривой. — Он, вишь, был сыном кабального. Отец-то его помер, он и захоти на волю. А боярин говорит ему: "Врешь! Ты холоп мой!" Ну, он его в ухо. Убил и убег. Да вот с нами и идет к Степану Тимофеевичу!..
Василий вспомнил совершенно такую же историю Еремейки и задумался. Все, видно, что тут собрались, собрались не от сладкого житья.
— А ты с чего убег? — спросил он Кривого.
— Я-то? С радости, милостивец! Больно весело было. Посадский я с Симбирска. Работаем мы, работаем, а все корысти нет, все на других. Ты смекни: я вот с братаном и семья вся, а мы плати! — и Корявый, разгорячась, стал пересчитывать: — Царскую дань неси, потом полоняночные, потом четвертные да пищальные. Стой! Теперь у меня лошади не было возить дрова на завод селитряный — плати! Потом ямчужные, городовые, подможные, приказные, что же это? А не дашь, на правеж тебя бить. Ну, мы и убегли! Будя!
— Кто же вы?
— Да вот я, Яшка Кривой, да Еремка Горемычный, да вот Степан Дубовый, — указал он на соседа. — Мы все с одного посада!
— А те? — Василий указал на двух мужиков.
— Те с боков, с Рязани дерут. Один Кострыга, а другой Тупорыл. С правежа сорвались!
— Невмоготу стало! — сказал, ухмыляясь, Кострыга. — Это однова дня вывели, положили и все по ногам! Другого дня — то же, третьего — то же!
— Да за что били-то?
— А, слышь, наш государь должен был, так с него и тягали!
— А вас били?
— Это у них такое положение, — отозвался убежавший кабальный, — раб за господина ответствуй!
— Ну, вы и сбежали?
— Не, мы посля! Как ноги зажили. Слышим, государя-то нашего опять тягают. Мы все и в беги!
— Стой, и до него доберемся! До твоего боярина! — злобно сказал кабальный. — Всех перевесим! До Москвы дойдем!
— Правят лихо больно! — произнес Тупорыл. — Тамо воевода ходит по улице да кричит: "Я воевода — всех исподтиха выведу, а на кого руку наложу — тому света не видать, из тюрьмы не бежать!"
