Ричи Достян - Кинто
Отъезд Ламары в деревню вместе с бабушкой и котом был назначен на одиннадцатый день после его возвращения.
Реваз пришел прощаться. Давно он не видел Ламару такой веселой и такой ласковой. Сам он, мучимый противоречивыми чувствами, выглядел тускло. Ламара истолковала это по-своему:
- Ну, чего нос повесил?! Приезжай к нам, как в прошлом году...
От этих слов Реваза точно обухом по голове стукнули: и рад, и перепуган - его терпеливейшие родители, вернувшись из Цхалтубо, простили сыну проданный отрез, но ни за что не хотели и часа лишнего терпеть в доме идиотскую птицу, а ее пока некуда было девать - Реваз не сказал им, что Кинто вернулся, не понесешь ведь птицу туда, где живет кот? Какое счастье, лихорадочно думал он, что Ламара ни о чем понятия не имеет.
Реваз пялил на нее глаза. Она хорошо ему улыбнулась.
Размякая все больше, он уже воображал, как бы Ламара ладила с этой вздорной птицей... и в конце концов даже увидел ослепительного попугая у нее на плече!
- Что с тобой, - спросила она вдруг, - ты что, не хочешь?!
- Что ты! - завопил Реваз, - но я... представляешь - не смогу!..
В эти шальные секунды он все решил: если его даже из дому выгонят вместе с попугаем, он его никому не отдаст.
Ламара еще что-то сказала, но он уже не слышал - он напряженно восстанавливал в памяти советы умного дяди по поводу тупого попугая: "...на него не кричи, генацвале, - не любит, с ним надо понежнее..." Вслед за этим всплыло еще одно важное воспоминание: очень смирным бывал попугай, когда в доме тихо, а стоило кому-нибудь поднять голос, как он тут же начинал трещать. И чем люди громче, тем еще громче он!.. Все ясно, вах!
Реваз просветленно улыбается. Ламара начинает раздражаться:
- Что с тобой происходит, ты можешь мне объяснить?!
- У него, наверно, тоже нервы есть, - заявляет Реваз как об открытии и продолжает сиять.
- Не валяй дурака и скажи, почему ты не можешь к нам приехать?
- Очень важное дело есть.
- Я хочу знать какое.
- Пока не скажу, но тебе понравится!
Тут мы ставим точку, а если нас спросят, зачем понадобилось все это излагать, то, как сказали бы в старом Тифлисе: "Одна бог знает!"
