Василий Никифоров-Волгин - Дорожный посох
– Гаврилой!
– Гавриилом, – поправил его дьякон и сделал кляксу, которую выругал: – Ах, чтоб тебя, окаянная!..
В это время младенец завопил таким крепким ревом, что дьякон поднял брови и покачал головой:
– Ваш младенец-то не протодьякон ли случайно?
Михаил Труба не расслышал дьяконской шутки и почтительно ответил:
– Так точно!
Сторож поставил посредине церкви медную купель[92], похожую на большую Христову Чашу, и на особый столик положил серебряный ковчежец-мирницу, свечи, требник[93] и белое, крестами вышитое полотенце-ручник.
Из алтаря вышел священник в эпитрахили и стал совершать чин оглашения.
В одной из молитв священник назвал младенца новоизбранным воином Христа Бога и молил Владыку и Господа дать ему Ангела Хранителя. Священник склонился над ребенком, трижды подул на него и сказал:
– Изжени из него всякого лукавого и нечистого духа, сокрытого и гнездящегося в сердце его.
«Для чего он дует-то?» – подумал я и очень обрадовался, когда вспомнил библейские слова: «Вдунул Бог в лицо Адама дыхание жизни».
Младенец успокоился от горького своего плача, и мне почудилось, что это ангел его успокоил! Я не раз видел, как улыбался во сне мой грудной брат и мать говорила мне:
– Это ангел в переглядушки с ним играет!
Вспомнилась мне картина у дяди Ивана на Волге, в Калязинском уезде: у забора лежит пьяный человек, а рядом с ним стоит ангел с опущенной головой и преогорченно плачет.
И другая картина, на ярмарке виденная: по гнилым жердочкам переходит речную быстрину ребенок, а позади его Ангел Хранитель.
Пословица русская вспомнилась: «Где просто, там ангелов со ста, а где мудрено, нет ни одного».
Священник попросил восприемников обратиться лицом к западу и трижды спросил их:
– Отрицаешься ли сатаны и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всея гордыни его?
И восприемники трижды ответили:
– Отрицаюся!
В знак сочетания с Христом им прочитали «Символ веры»:
– Приготовьтесь к Таинству Крещения! – шепнул дьякон восприемникам.
– Отреши его ветхость и обнови его в жизнь вечную, и исполни его Святого Твоего Духа, – молился священник за младенца.
Крестная мать положила Гавриила на скамью и стала раскутывать его от одеяла и пеленок. Я подошел поближе и не мог не порадоваться тому, как младенец тихо так старался посмотреть не на одно что-либо, а сразу на все. В это время в церкви стояло солнце. Хотя оно и раньше было, с самого заранья, но я обратил особенное на него внимание только сейчас. Солнце близко подошло к младенцу, склонилось над ним, как священник, и стало гладить его по голове.
В знак духовной радости на чашеобразной купели зажгли три белых свечи, и восприемникам тоже дали по свече. Священник облачился в светлую ризу и руки опоясал серебряными поручами. Подвыпивший Михаил Труба растрогался и всхлипнул.
Священник читал молитву о неизреченном величии Божьем, бесконечной любви Его к роду человеческому и наитии Святого Духа на крещенскую воду.
– Ты убо, человеколюбче Царю, освяти воду сию!
Священник трижды благословил золотую от солнца воду, погрузил в нее пальцы, сложенные для благословения, и три раза подышал на нее при словах:
– Да сокрушатся под знамением образа креста Твоего все сопротивныя силы!
Из серебряной «мирницы» священник взял тонкий помазок, обмакнул его в священный елей – миро – и начертал на воде незримый троекратный крест:
– Благословен Бог, просвещаяй и освящаяй всякого человека, грядущего в мир!..
Священник склонился над голеньким ребенком и крестовидно стал помазывать тело его:
– Помазуется раб Божий Гавриил елеем радования, во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Когда «мирили» ноги младенца, освещенные в это время солнцем, то произносили:
– Во еже ходити ему по стопам заповедей Твоих!
Мне почему-то вспомнилось миропомазание царей, о котором в книжке читал, и не мог сдержаться, чтобы не шепнуть церковному сторожу:
– Видишь ли, как царя помазуют… Гаврюшку-то!
Голенького помазанника батюшка взял на руки и погрузил в купель:
– Крещается раб Божий Гавриил!..
Омытого водою радования и света, облачали его в белые ризки, крестик на него повесили на голубой ленточке и пели радостными голосами:
– Ризу мне подаждь светлу, одеяйся светом, яко ризою!
Читал Евангелие о прощальном заповедании Христа идти в мир и крестить всех людей во имя Его, произносилась ектения о милости, жизни, мире, здравии и спасении новопросвещенного младенца Гавриила. Читались чудесные, вспыхивающие огнями слова о небесном осиянии крещаемого и сподоблении его жизни вечной.
– Как пророк Самуил благословил царя Давида на царство, так благослови и главу раба Твоего Гавриила! – читалось ему на прощание.
А потом постригали его, и этим самым отдавали в руки Божии.
В церкви погасили свечи, и бережно закутанного Гаврюшу понесли в жизнь.
Дьякон посмотрел ему вослед и сказал:
– Что-то даст ему Господь? Будет ли он великим светильником церкви, полководцем, мыслителем, купцом али… Но не будем предугадывать пути Господни!.. Мне почему-то сдается, будет он протодьяконом Исаакиевского собора!.. Слышал, какой голосище-то у него?
Юродивый
Вечерняя степь в синих снежных переливах. Звонко-морозная дорога, верстовой поникший столб, ветер и шуршистый тихий дым зачинающейся вьюги. По дороге идет путник. Без шапки, в рваном полушубке, седой и сгорбленный. Он шел истовым монашеским шагом и пел по-древнему заунывно и молитвенно:
Вы голуби, вы белые.Мы не голуби, мы не белые.Мы Ангелы Охранители,А душам вашим покровители.
Навстречу путнику гром бубенчиков и песня. Из синих пушистых глубин вынырнули деревенские сани, с седою от снега лошадью. В санях сидели пьяные мужики, пели песню и обнимались.
– А… Никитушка! – загомонили они, останавливая лошадь. Куда плетешься, Богова душа?
Путник улыбнулся им и поклонился в пояс. От улыбки его глаза мужиков стали тихими и светлыми.
– Господь туда зовет… – зябко прошептал путник, указывая в степную завьюженную даль.
– Замерзнешь ты в степи!.. Ишь, снег-то пошел какой неуемный!
– Это не снег, а цветики беленькие, – строго ответил Никитушка, – Господни цветики!..
Поглядел на дымно-сизое небо и с улыбкой досказал:
– Весна на небесах… Яблоньки райские осыпаются!..
Мужики задумались, а потом, вспомнив что-то, засуетились:
– Никитушка! Не хорошо быть в степи одному. Садись к нам в сани. Поедем в гости, а?
Никитушка замахал руками.
– Не замайте меня, ибо на мне рука Господня!..
Один из мужиков, самый пьяный и лихой с вида, грузно сошел с саней и, сорвав с головы лохматую шапку, угрюмо молвил:
– Благослови меня недостойного! Ты святой!..
Никитушка рассмеялся и запел:
– Воскресения день, просветимся людие. Пасха, Господня Пасха, от смерти бо к жизни, и от земли к небеси!..
Смотрели на него затаенными, древнерусскими глазами. Самый пьяный и лихой с вида растроганно протянул Никитушке шапку и сказал:
– Прими от меня. Холодно тебе. А я без шапки доеду!
Путник скорбно отстранился от дара, низко поклонился мужикам, и ушел от них…
Долго смотрели ему вслед, и молчали.
Когда замолкли вдали бубенцы, то Никитушка повернулся в сторону уезжающих и перекрестил их.
С тонким льдистым посвистом, звеня снежной поземкой, колыхался по степи вьюжный ветерок.
С мертвой ракиты упал голубь, забитый морозом. Никитушка поднял его, запрятал за пазуху, и тихо улыбаясь, слушал, как вздрагивала окоченевшая птица.
Наступала долгая степная ночь. Вдали послышался озябший собачий лай, и засветили желтые крестьянские огни. Среди сугробов, вскрай дороги, стояла черная бревенчатая изба.
Путник вошел в теплое нутро ее и остановился на пороге. В тусклом свете керосиновой лампы, за длинным щербатым столом, сидело пять мужиков и пило водку.
Из сидящих за столом выделялся, как береза среди черных елей, лишь один. Был он ясноликим, кудрявым, ладным, с высоким чистым лбом.
При взгляде на вошедшего старика, он перестал пить, и глаза его стали тревожными.
– Кто это? – шепотом спросил он у хозяина.
– Никитушка, – ответил тот дряблым от опьянения голосом, – юрод. Не то блажен муж, не то вскуе шаташася[94]. Нам не разобрать. Мавра! – крикнул он за перегородку, – подай Никитушке штей!
– Да что это ты, Федор, так на него воззрился? – обратился он к кудрявому, – выпей жбанчик!
Федор залпом выпил водку и рассмеялся шипящим и ползучим смехом, от которого все вздрогнули.
– Что это тебя проняло-то? – спросили его.
– Старик мне преподобного напомнил, мощи которого я из гробницы выбросил!
– Какого преподобного? – испуганно съежились мужики. – Выпил ты, Федюшка, лишнего. Муть у тебя в голове пошла!
