Глеб Успенский - Очерки и рассказы (1862-1866 гг.)
Чернилов прошел маленький переулок и очутился в другой улице.
Та же тьма… Только издали, с самого конца улицы доносится чей-то голос:
— Я те, шкурья порода, бока те поправлю… Жила! Чортова кукла!..
— Сам съешь, — едва внятно доносилось с другого конца улицы. — Сам съешь!..
И опять смерть…
— Тут хоть что-нибудь… Но все-таки — что же это… Это не годится… Впрочем, подожду…
Опять постоял, послушал: мертвая тишина, — даже страшно.
— Ничего… Пойду дальше…
Третья улица, и третье царство смерти. Где-то вдали чуть ухнули сани, донеслись едва внятно два-три аккорда гармоники.
— Ну что же? будет ли что-нибудь? — спрашивал Чернилов себя и мертвое царство…
— Ничего не будет, — отвечал кто-то: будто и сам Чернилов, будто и само мертвое царство…
— Господи! — вздохнув, произнес Чернилов, подобрал полы шинели и зашагал дальше.
Недолго странствовал он… Через полчаса Чернилов сердито скидывал калоши в своей маленькой передней и ворчал:
— Натыкайся! Вот и наткнулся!
Жена, сидевшая в соседней комнате, сочла нужным испугаться и подумала: "Господи? что там такое? не пьян ли?.."
— И наткнулся! — сердито произносит муж, швыряя шапку через всю комнату… — Черти!
Жена взглянула на него и обмерла…
— Где это тебя угораздило? Царица небесная!
Муж стоял к жене спиной и молча срывал с себя сюртук, жилет и проч.
— Думал, на факт, ан на пьяного наткнулся… Чтоб вам всем издохнуть, — говорил Чернилов, сердитыми руками надевая халат, схватил свечку и торопливо вышел в сени…
"Ну! втюрился!.. — размышляла жена: — истинно, как это говорится: сухо, по самое ухо…" Из сеней муж воротился спокойнее…
— Ну, в другой раз будешь умней, — сказала жена.
— Теперь ты меня хоть озолоти, — так я ни-ни-ни, боже мой, на это дело не пойду…
Чернилов говорил это без особенного сердца и развешивал около печки свое грязное платье.
Дня через два успокоившийся Чернилов решился в последний раз попробовать удачи посредством последнего источника для наблюдений — щели… И задумал совершить это тихонько от жены… Случай представлялся отличный: в гостинице остановился уездный чиновник, и множество канцелярской мелкоты хлынуло к нему за поживой… Это уж факт — настоящий… Чернилов рад был, что подкараулил, наконец, врага; вот он у двери… Глаза его прищуриваются в щель и видят множество беззаконий…
— Вы, Егор Кузьмич, нам уж поровну, — а то ему два целковых, а мне всего шесть гривен… — говорит мелкота приезжей поживе.
— Тебе-то за что?
— А как же-с?..
— Вот тебе еще двугривенный…
— Да как же это можно? — говорит мелкота обиженным тоном.
— Не пикни!
— Нет, пикну! Всем по целковому да по два, а мне — восемь гривен. Хуже я кого?.. Не пикни.
— Замолчи, — вон выгоню…
— Их, батюшка мой! какие приужасные ужасти, — издевается канцелярская мелкота, чувствуя обиду: — кто бы попробовал…
Пожива грозно вскакивает со стула, мелкота стремится к двери…
"Это факт, можно сказать…" — думает Чернилов и вслед за тем кубарем стремится с длинной лестницы трактира, страдая под напором собственной тяжести…
"…можно сказать, положительнейший факт!.." — додумывала голова, очутившись на улице, и более думать на эту и вообще на какую бы то ни было тему не продолжала, потому что это была уже вовсе не та голова, которая размышляла на плечах Чернилова за минуту перед тем: от верхнего края до нижнего — на физиономии воздвиглись рубцы, по числу ступеней лестницы, и всю эту ужасную сцену разрушения освещали несколько фонарей, разместившихся в изобилии на лбу, висках и проч. и проч.
На улице ходил народ, и поэтому Чернилов тотчас же вскочил на ноги и устремился куда потемнее…
"…И разрази меня гром… ежели я… хоть единожды… — слышалось жалобно из тьмы. — И с детьми и с женой лучше по миру буду, нежели… Провались я сквозь землю… Ах ты, владычица!.."
Чернилов бормотал это, обтираясь наскоро и по возможности приводя себя хоть сколько-нибудь в порядок.
Придя домой, он прямо стал против жены и сказал:
— Каково?
Жена взглянула и ахнула…
Муж стоял, опустив руки в карманы…
Потрясенная жена испуганными глазами смотрела на его физиономию, перевязанную крест-накрест двумя грязными платками, узлы которых выдвигались с боков головы и напоминали рога…
— Господи! — твердила жена, не отрывая глаз…
— Наблюдал! — с горчайшей иронией произнес муж и попрежнему начал озлобленно раздеваться, стоя к жене спиной и говоря:
— Истинно дьявол попутал!.. Бога забыл! "Подсматривай"!.. Ежели бы ты мне попался, — я бы тебя не так подсмотрел…
Молчание… Муж вздыхает, укладывая платье… Жена поняла, что теперь ее очередь, и начала:
— Что я ни говорю, сколько я ни твержу, что ни советую… Никогда, ни в одном слове ты мне удовольствия не сделал. Ну, и казнись…
Молчит.
— И носись с разбитой рожей… Чиновник!
Молчит и вздыхает…
— И где это видано, чтобы под чужими дверями подслушивать? Что ты, маленький, что ли? Слава богу, не первый годок… Вот бог-то и выдал… Хотел потихонечку да чтобы не знали, — ан вот господь-то сейчас и изувечил…
Муж лежал на диване лицом к спинке и молчал: стало быть, жена правду говорила, потому что в обыкновенное время он бы не дал слова сказать… Жена помолчала и произнесла:
— Ну уж вставай… Покажи рожу-то, может я ее свешным салом вымажу…
Муж лежал лицом к стене. Слышались всхлипывания…
"Неужто плачет?" — подумала жена, и у нее из глаз хлынули слезы…
— Ну тебя!.. Вставай! — не владея собой, произнесла она.
Когда муж встал и физиономия была развязана, то жена ревмя заревела… и покатилась на стул…
— Боже мой! боже мой! боже мой! — изнеможенно твердил муж, стоя перед женой и склонив усталую голову на плечо. — Убей ты меня, ежели я хоть раз… хоть подумаю… За писанье за это…
А слезы, вырываясь из закрытых ресниц, журчали по взрытой его физиономии…
Тяжела доля физиономии провинциального писателя!
-
А между тем из нашего города все-таки нет вестей, все не подает он своего голоса… Скорбит столичная газета, которой только и заботы, как бы насажать в свои столбцы побольше этих "из" (из Кременчуга, из Одоева), дабы все это множество "собственных своих корреспондентов" говорило, что действительно очень заботятся умные люди об своем отечестве, что действительно и отечество пробуждается и совершенствуется: дела нет, если с разных, если не со всех концов вести состоят только в том, что солдатка такая-то родила семерых или градом хлеб выбило: умные люди сумеют узнать из этого, что отечество все вперед да вперед. И непременно только это и узнают.
Грустно столичной газете, понукает она черниловского приятеля, и шлет этот приятель письмо:
"…Ждали-ждали — хоть бы словечко; приходится заключить, что или ты не можешь с непривычки исполнить заказную работу, или действительно у вас в жизни степь сирийская или Сахара, что ли… Если так, то вот совет: пробеги письма из других городов, подумай над общей конструкцией их, — узнай пределы, рамку и по возможности несколько окрась местными красками, хоть, откровенно говоря, такой метод изложения — довольно ветх. Но это не будет особенно зазорно, — ибо все города на Руси, как форменные фраки чиновников, — одни и те же. Поэтому-то и странно, что вы не даете о себе слуху; положим, так: в благоустроенном государстве думы, побуждения, стремления провинций — одинакие; все или почти все провинции заявляют нам свои симпатии (положим), заявляют о своем существовании и проч. и проч., вы — нет!.. Что это? В благоустроенном государстве одни идут вперед, другие стоят, а третьи идут назад? Нет! Это не благоустроенное государство… Неужели наше отечество не благоустроено??!! Видишь, до каких результатов, до каких страшных слов привело нас поведение вашего города, и на этот раз особенно твое… А поэтому пиши, пиши и пиши… Пиши, не выходя из комнаты, пиши по моему совету и не забудь в конце все-таки… Понимаешь? Пароходы, мол…"
"Не выходя из комнаты? — подумал Чернилов. — Что ж! Это, пожалуй, и ничего… Тут по крайности рожи не повредишь… Это можно…"
Благое намерение Чернилова скоро имело не менее благие последствия; он тщательно высматривал план других провинциальных корреспонденций и скоро нашел, что сначала нужно несколько фраз с когда, а потом несколько фраз с тогда… Дело нехитрое; тем более, что дальнейший план писаний тысячу раз начертан петербургским приятелем.
Вследствие всего этого в непродолжительном времени совершается следующая сцена:
Вечер. Чернилов сидит за столом, склонившись над листом бумаги и запустив руку в волоса; он думает; три фразы, начинающиеся с когда, уже готовы, нужно еще одну или две, непременно… Что бы это такое? Владычица, помози…
