Иван Подсвиров - Касатка
Звеньевой неопределенно хмыкнул, перегнулся и подтянул подпруги, мельком и меня окинул цепким взглядом человека, привыкшего к власти.
- На работу не собираешься? Или нонче баню топить... сына купать?
- Да я вчера топил. Пойду.
Лицо звеньевого повеселело, прояснилось.
- Тогда готовь харчи и жди. За тобой шофер заедет.
- А что, Кузьмич, делать?
- Траншеи под силос вычищать.
- Это мы умеем!
Отец вышел во двор. Оттуда донеслось:
- Я что-то путаю, Иваныч. Федор чи Петька?
- Корреспондент. А тот, кандидат, в Москве. Он, Кузьмич, в доктора выбивается.
- Да-а, - протянул звеньевой. - Сыновья у тебя в большие люди вышли. За весь хутор.
- Семя здоровое, - не преминул похвалиться отец. - Яблочко от яблони далеко не падает.
- Ого! - крякнул звеньевой. - Не падает. Вон аж куда залетело: в Москву!
И оба засмеялись.
Перебросившись еще несколькими фразами с отцом, звеньевой стегнул кобылу плеткой и рысью потрусил по улице. Сидел прямо, не горбясь, по-хозяйски оглядывая дворы.
Только отец вернулся во двор, мать принялась стыдить его:
- Нетерпячка на тебя напала, все хвалишься. Своим умом надо хвалиться, а что наши дети умные, и без тебя кажный знает.
- Не одному Василю гордиться сыном, - защищался отец, белея сивой головой. - Дай и я чуток похвалюсь.
С бодрым настроением он вскоре уехал на работу, а я отправился в контору.
Глава пятая
У ЧИЧИКИНА КУРГАНА
Чисто, до синевы выбритый, в накрахмаленной рубахе и в аккуратно выглаженном костюме, Босов имел вид свежего, хорошо выспавшегося человека. Поздоровавшись, он сказал:
- А все-таки тот старичок явился!
- Неужели?
- Я тебе говорю! Пришел, я подписал ему бумажку, друг другу раскланялись - и никакой обиды. Обычное дело. А ему на будущее наука. Постепенно все приучатся к порядку.
Целый день он возил меня в газике по фермам и полям, толково давал пояснения; старых колхозников не всех он знал в лицо, больше разговаривал с молодыми, зато механизаторов, и молодых и старых, угадывал издали, называл каждого по имени либо по отчеству, был неизменно приветлив и всем пожимал руки, бесконечно повторяя:
- Наша ударная сила! Опора колхоза.
Перед вечером он показал мне шестнадцатиквартирный двухэтажный дом, который стоял на берегу Касаута, ниже маслобойни. Дом обычный, каких великое множество я видел в совхозах, рабочих поселках и колхозах, но Босов гордился им:
- Первая ласточка! Осенью справим новоселье.
С музыкой, цветами...
- Хорошо. Но все-таки согласись: двухэтажные дома сельскому жителю неудобны, - сказал я. - Своего двора нет. Где кур, корову держать? И огород на стороне, у черта на куличках... Посоветовался бы со старожилами, прежде чем строить.
Босов поморщился:
- Верно. Немного мы просчитались. Моя вина.
Впредь будем строить коттеджи на две семьи, тоже со всеми удобствами. Газ, вода, отопление.
Во дворе ремонтной мастерской, находившейся за двухэтажным домом, выстроились в два ряда готовые к уборке комбайны, от одного из них отделился Тихон Бузутов и не спеша, вразвалку подошел к нам. Степенно, с чувством достоинства поздоровался сначала за руку с Босовым, потом со мною:
- Здорово, сосед. Родная сторонка тянет?
- Тянет.
- Это хорошо, - удовлетворенно сказал Тихон. Говорил он со мною вяло, больше из приличия, и, роняя необязательные слова, не сводил глаз с Босова, который в это время что-то выспрашивал у заведующего мастерской. По озабоченно-нетерпеливому выражению лица Тихона угадывалось: ему нужен Босов, он дожидается случая заговорить с ним. Тихон был одет в мешковатый синий комбинезон, из оттянутых карманов куртки торчали электроды, гаечные ключи и ручка молотка. Во рту поблескивали золотые зубы, блеск придавал ему моложавости, какой-то внутренней крепости, уверенности в себе, в своем здоровье и силе. Тихон выглядел намного моложе своих лет и, расставив ноги в кирзовых сапогах, стоял на дворе крепко, как и его дом под цинковой крышей.
Одни лишь глаза, устремленные на Босова, выдавали смутное беспокойство, владевшее им, и несколько скрадывали общее впечатление крепости.
Немало дней в детстве и ранней юности провел я вместе с Тихоном, делил с ним радости и печали. Когда-то в горах, на отгонных пастбищах, он пас отару овец с моим отцом, и я все лето помогал им. В тумане, как настоящий чабан, неотступно бродил за отарой, пронзительно свистел, отпугивал волков, а по ночам, сидя у тырла, возле тлеющего костерка изредка стрелял в воздух из ружья. Иногда они особо наказывали мне стеречь овец, запрягали в старую линейку коней и, обещая к вечеру вернуться, уезжали в Спарту, вниз, к гостеприимным грекам. С завистью провожал я взглядом грохочущую на каменистой дороге линейку, пока она не исчезала за ближней скалой, с тремя молчаливыми соснами в расселинах. Неизвестно, что они там делали, в таинственной для меня Спарте, но обычно они возвращались назад только на следующий день, к вечеру. Всю ночь я не смыкал глаз у тырла, щупал в карманах забитые пыжами патроны, подкидывал дрова в костер и с замиранием сердца вглядывался в звездное небо над черными горами.
Настораживал каждый звук: может, волк взвыл на косогоре, может, это они едут по дороге на кош или чтото тихо, ползком крадется к отаре? Когда становилось особенно жутко, невмоготу, я выстреливал в воздух.
Овцы вскакивали и сбивались в кучу, собаки злобно и громко лаяли, эхо громогласно катилось по ущельям, и я немного успокаивался... Но какова была радость встречать отца и Тихона при вечернем солнце, у мирно пасущейся отары! Они возвращались с песнями, хмельные и веселые, хвалили меня за смелость и одаривали подарками. Тихон неизменно привозил мне либо тетрадей в клеточку, либо кремней на зажигалку, отец - твердых пряников, а то и плитку шоколада, невероятного в те годы лакомства.
Мы жили одной семьей; табак и деньги у отца и Тихона были общие, ели мы прямо из котла, спали в балагане, на соломенной подстилке, укрываясь в прохладные ночи ватным одеялом и бурками. И разлившийся после ливня Касаут унес неведомо куда наши общие брусья, которые мы сплавляли к хутору в надежде пустить их в дело, распилить на доски...
Переговорив с заведующим мастерской, Босов направился было к машине, но Тихон звякнул гаечными ключами и, слегка запинаясь, быстро заговорил:
- Матвей Васильевич! Я слыхал, в кооперацию "Ижи" с колясками поступили. Правда или брехня?
- Семь мотоциклов, - уточнил Босов. - Мы в сельсовете договорились: продавать их будут по разнарядке...
лучшим колхозникам. А что?
Тихон вынул из кармана молоток, перекинул его с ладони на ладонь.
- Да мне хочется "Ижа" купить, не похлопочете?
- У вас же новые "Жигули".
- На "Жигулях", Матвей Васильевич, удобно в гости ездить да в город за покупками. По асфальту... А если грязь? Или на охоту, по кустам, по кочкам?
Босов помедлил и спросил:
- Денег не жалко?
- Да что их, солить, что ли? В чулок завязывать?
Деньги найдутся.
- Я не о том. Знаю, что найдутся... У вас сын в какой класс перешел?
- В девятый.
- Ну вот. Лучше бы купили ему хорошую библиотеку. Паренек смышленый, понятливый.
- А зачем, Васильевич?
- Что - зачем? - не сразу сообразил Босов.
- Библиотека... - Тихон мельком взглянул на меня. - Теперь все одно что грамотный, что пастух. Все хорошо живут.
- Странно вы рассуждаете, - в некоторой растерянности проронил Босов. В корне неправильно.
- Сынишка не успевает и школьные учебники зубрить. Много задают. А баранку крутить он уже лучше отца крутит!
- Да, неотразимая логика, - усмехнулся Босов. - Ладно, мы с вами об этом после потолкуем.
- Об чем, Васильевич? - насторожился Тихон, лицо его застыло каменно.
- О библиотеке. Стоит ли ее иметь сыну или не стоит.
- А-а-а, - с облегчением протянул Тихон. - А я думал, об "Иже". Ну, Васильевич? Похлопочете? А то глазом не сморгнешь - разберут.
- Похлопочу.
- Это разговор! - Лицо Тихона просияло. - А то я совсем зажурился, ей-богу! - Голос его выдавал неподдельное волнение. - Спасибо, Васильевич.
- Не за что благодарить, - сухо сказал Босов. - Это я должен вас благодарить за хорошую работу. Комбайн отремонтировали?
- Давно.
- А что же сейчас делаете?
- Подсобляю другим. Электросварщик нонче не вышел, заместо него варю.
- И получается?
- у нас, Васильевич, все получается. Как говорят, на бога надейся, а сам не плошай! - Тихон говорил громким, счастливым тоном человека, у которого сбылось еще одно заветное его желание. Он не скрывал своих чувств, да и не было в этом нужды - таиться. И не та натура у Тихона, чтобы таиться. Радость так радость, ГОре, - значит, горе. Пожалуй, он совсем забыл о моем присутствии и, возбужденный удачей, видел перед собою только Босова, думал только о мотоцикле. Уже когда мы садились в машину, Тихон как бы на миг отрезвел, понял свою промашку, засуетился на середине двора:
