Владимир Чивилихин - Над уровнем моря
- Мысль, - соглашался я. - Ничего, Боб! Придет наше время.
А перед самым летом Боба осенило.
-Дед ! -толкует: он мне по телефону. - У нас тут звон идет насчет Горного Алтая. А? Тайга, горы, медведи, туда-сюда. Звучит, а?
Боб, иными словами Борька, работает в каком-то номерном институте. Что эта контора пишет, никто не знает, даже Боб, по-моему. Вокруг всего заведения китайская стена, за которой давятся от злости и грызут с голодухи свои цепи мощные волкодавы. Боб там программистом, какие-то кривые рисует, что ли.
Мы с детсада вместе. Потом Бобкин папа попробовал его изолировать в суворовском училище, да не вышло. Маман ощетинилась, и Боб снова стал цивильным мальчиком. Пошел, как все люди, в школу и попал в наш класс. Маман у него ничего, душа-женщина, а папа сугубый. Вояка, орденов целый погребок, на Бобкину куртку не помещаются. А в общем все это лажа...
- Боба, ты гений! - крикнул я в трубку. - Мы все давно мечтали сбежать от цивилизации. Понимаешь, голый человек на голой земле...
- Постой-ка, затормози! - перебил он меня. - А девочек мы там найдем?
- Мы? Не найдем? - неуверенно спросил я, хотя знал, как скоро и чисто умеет Боб эти дела обтяпывать, был бы объект-субъект. - Сибирячки, сообража?
- Да знаю я эту толстопятую породу! - заныл Боб. - Ну, лады. Выходи на плац, покалякаем.
Мы с Бобом живем в одном доме, и он до моего балкона может запросто доплюнуть, если хорошо рассчитает траекторию.
После школы я тоже не попал в институт, поступил на курсы иностранных языков. Иными словами, мы с Бобом не только соседи, но и кореши до гробовой доски, как говорят "дурные мальчики" на нашей Можайке. Правда, здесь, в Горном Алтае, я его и себя увидел в другом аспекте, меж нами пролегла трещина громадной величины - иными словами, пропасть, как пишут в романах. Французы вечно ловчат - шерше, мол, ля фам. В нашем случае женщина, конечно, была, но не только в ней дело, будь я проклят!
Приехали мы сюда не дикарями, а как честные члены профсоюза - в Бобкином институте горели ясным огнем две турпутевки, и мы на это дело купились.
"Сибирь - это хорошо!" - изрек мой папа и снабдил. У Боба тоже было прилично рупий, и потому все начиналось ажурно. Адье, Москва, бонжур, Сибирь! На вокзале маман даже слезу пустила, настолько далеко мы уезжали. Иными словами, в неизвестность...
Деревянненькая турбаза стояла на высоком берегу озера. Из него черпали воду и таскали в столовку. По озеру плавали щепки, а рядом, в деревне, весь берег был потоптан копытными животными.
- Коровы тоже пить хотят, - успокоил я Боба.
Во время обеда этот сноб подозвал официантку. Она была
здоровенная, в заляпанном переднике и дышала, как лошадь после заезда с гандикапом.
- Богиня, скажите, тарелка немытая? - спросил Боб.
- Сами вы немытые! - "Богиня" с ходу взяла в галоп. Боб скис. Да и скиснешь на столовском блюдаже и, кроме того, на безлюдье. Полторы калеки каких-то пенсионеров не в счет. Мне тоже тут было что-то не в дугу. На этой занюханной турбазе надо было загорать еще несколько дней, пока не наберется кодло для поездки по озеру. Вечером мы фланировали вокруг турбазы, и Боб ныл:
- Где горы? Это же не горы, а пупыри! Незаметно добрели до поселка лесорубов и у магазина употребили бутылку кислого.
- Отличный кальвадос! - прибодрился Боб.
- Мартини! - подтвердил я.
А наутро он сбегал в поселок и еще принес бургундского под железной пробкой. Во время завтрака опять подозвал "богиню" и, понюхивая подгорелую пшенную кашу, спросил:
- Что это такое?
- А че?
- Пахнет! - простонал Боб.
- Сами вы пахнете.
- Пардон? - сказал я, но "богиня" уже диспарючнулась, как сказали бы французы, иными словами - исчезла.--В тот день приехали дикарями какие-то иностранцы с гитарой. У них были мощные рюкзаки и две палатки. Вели они себя буйно, как дома. Орали "Очи черные" на своем языке, твистовали под гитару, читали стихи; парни ржали, как лошади на ипподроме, но все заглушал свинячий визг, потому что были среди них девчонки, прямо скажу, нормальненькие.
- Кто такие? - сразу ожил мой Боб, и глаза у него зарыскали.
Инструктор базы сказал, что он и сам толком не поймет, откуда эта банда. Будто бы из какого-то малявочного государства - не то из Монако, не то из Андорры.
- Кот, - говорит мне Боб. - Ты ведь по-фраицуэски мекаешь!
- Да ну! - покраснел я. - Ты же знаешь, как я на эти курсы хожу...
- А много ли надо?
Иными словами, он уговорил меня подсыпаться к одной меиачкс.
- Парле ву франсе? - отчаянно спросил я, ожидая, что она сейчас начнет грассировать и прононсировать, как парижанка, и я утрусь.
На мое счастье, моначка что-то радостно запарляла тонким голосом на родном, нефранцузском языке. Боб, который стоял за мной, приободрился и выступил вперед, приказав мне помолчать в тряпочку.
- Совиет! - ткнул он себя пальцем в грудь. Потом изящно и непосредственно прикоснулся к ее свитеру. Она засмеялась, убрала его руку, приложила ладошку к сердцу и завизжала:
- Лихтенштайн!
- Москва! - Боб опять ткнул себя пальцем в грудь.
- Вадуц! - сказала моначка, иными словами лихтенштейночка, и снова ни с того ни с сего взвизгнула.
Боб ни фига не понял, начал что-то показывать ей на пальцах, трогать ее свитер там, где у нее было сердце, но тут подошел какой-то здоровяга в тельняшке из их компании, загородил соотечественницу спиной, что-то залопотал ей по-своему. Я улавливал какие-то полузнакомые слова, но ничего не понял.
- Подумаешь! - сказал Боб спине. - Тоже мне, морской волк!
Полосатый обернулся, глянул на Боба, как на козявку, и сказал сквозь зубы, но внятно:
- Гриль!
Лихтенштейночка заикала от смеха, а Боб сделал вид, что берет себя в руки.
- Дипломатические осложнения, туда-сюда, - вполголоса сказал он мне. - Не стоит связываться. А что значит "гриль", а?
У Боба опять стало такое лицо, будто ему жутко надоело жить. Эти кретины из республики - или как его там? - великого княжества Лихтенштейн так и не пустили нас в свой круг. Переночевали, а утром уплыли на небольшом теплоходишке "Алмаз" по озеру. Но к обеду прибыли томичи. Тоже горластые и тоже с гитарой. У них было пестро от девчат, но мы засекли одну Майку, а когда засекли, нам снова захотелось жить.
На ней были спортивные брючки-эластик и тенниска, тоже облегающая места. Да и все остальное звучало нормально, туда-сюда, как выразился Боб. Помада где надо, бровки подщипаны, обратно же прическа "я у мамы дурочка", иными словами - отличный арбатский кадр. Только вот годков ей было далеко не двадцать, как нам, но Боба это вполне устраивало, и у него даже шерсть на загривке поднялась.
Мы и поплыли с этими томичами. Полторы калеки пенсионеров инструктор тоже пригласил в наш ковчег в качестве балласта. Подробно описывать сие плавание - скучная материя, хотя от озера этого я немного тронулся. Даже шея болела в первые дни, так усердно я вертел головой по сторонам, все не верил, что в нашей Расеюшке могут быть такие шикарные места. Горы поднялись со средины пути - я извиняюсь! По ним белые облака туда-сюда. Лепота! А если сядешь с утра за весла, то в обед наш самодельный суп - не суп, а натуральное амбрэ!
У Боба с Майкой дело пошло, как на шариках-подшипниках, даже быстрей. Во время привалов они в кусты все шмыгали, словно последние подонки. Я истекал слюной, а томским ребятам все это было до лампочки. Вообще кодло собралось еще то! Ребята рыбешкой нас не обижали, каждое утро с ревом лезли в воду, хотя водичка в этом озере - бр-р-р! Майка тоже ныряла, из-за нее и Боб озверел, стал кунаться.
А раз я совершенно случайно увидел эту паскудную парочку наедине. Они ушли от нас за скалы и плюхались себе в тихой бухточке безо всего, и будто бы никого не было на всей земле, кроме этого прыщавого Адама и этой трясогузки Евы. Понятно, я зверски завидовал Бобу. В лодке и на привалах даже старался не смотреть на него, чтоб он не заметил, как у меня из глаз сочится черная зависть. Но скоро вся их гнусная идиллия полетела к чертовой бабушке и еще дальше.
На реке Чулышмане, в алтайской деревне Балыкче Боб почему-то надрался. Под шафе избил свою кису, а когда томские ребята кинулись его месить, Майка стала плакать, хватать их за волосы, кричать, что Борис пошутил, и она с ним отлично разберется сама. Они плюнули, пошли к нашей пироге, и Боб, который был еще под хорошим киром, смазал Майку но ее помаде, по ресничкам, а она закрывается, хлюпает носиком - и только.
Полторы калеки пенсионеров не хотели Боба пускать в бригантину, но инструктор сказал, что надо все же человека доставить куда-нибудь к причальному месту, чтоб он на "Алмазе" мог попасть в поселок, а потом о его поведении сообщат по путевке на место работы. Иными словами, Боба списали на берег в Беле, и мне пришлось, потому что я не какой-нибудь там гриль.
На прощанье Боб пообещал Майке задавить ее при первой возможности. Но вся эта паршивая достоевщина, эти непонятные штучки-дрючки, иными словами приключения, только начинались.
