Е. Хамар-Дабанов - Проделки на Кавказе

Николаше необходимо было видеть Елизавету Григорь­евну. Он начал ломать голову, где она проведет вечер? Но все его предположения были сомнительны. Наконец он ре­шился послать своего камердинера прохаживаться около ее дома и подслушать, куда она поедет. Поручение не сов­сем приятное, особенно когда на дворе мороз в 25° по Рео­мюру. Камердинер довольно долго прогуливался около до­ма, проклиная про себя влюбленных бар и все в мире лю­бовные связи. Очень приятно был он обрадован, когда увидел на дворе фонари их кучеров, запрягавших экипаж; карета выехала со двора, ее подали к крыльцу; вскоре лакей отворил дверцы, посадил Илью Денисьевича и ожи­дал... Ведь только женихи сажают в карету невест. Мужья делают это со своими женами лишь в первый год женить­бы, а со второго передают эту обязанность лакеям. Впро­чем, разве эта одна обязанность им передается? Не берусь решать. Жених, любовник, сажая в карету предмет своего обожания, всегда пожмет рукою локоть, подавит ладонь, и счастливец получает в ответ почти незаметное движение пальцами, которое в светском лексиконе переводится словами: «Она пожала мне руку!» Наконец, явилась Елизаве­та Григорьевна. Ее посадили. Камердинер Николаши ус­лышал ее голосок: «В Петровский театр!», потом громкий голос лакея: «Пошел в Петровский театр!» Полупьяный бас кучера заревел: «Пошел в Петровский театр!» и карета помчалась. Через четверть часа Николаша у дома своего садился в сани, говоря: «В Петровский театр!»

Первое действие началось, когда Николаша вошел в театр и, остановясь у входа залы, навел свой лорнет на ложу Елизаветы Григорьевны. Она сидела вдвоем с мужем и, казалось, была очень задумчива, даже скучна. «Ага! — подумал Николаша.— Каешься, что со мною поссорилась! Боишься быть покинутой! Я же проучу, помучу ее поряд­ком!»

Входя в залу, Николаша прошел к своему креслу и уселся тихо, поглядывая, смотрит ли на него Елизавета Григорьевна? Но незаметно было, чтобы она обращала внимание в ту сторону.

Занавесь спустилась. Николаша отправился в ложу Ели­заветы Григорьевны, где очень сухо был принят ею и му­жем. Не обращая на это внимания, он спросил:

— Вы получили книгу? Видели, она прожжена?

— Да, получила, но не развертывала ее; впрочем, муж открывал и сказал мне, что она прожжена,

— Вы меня прощаете?

Что толку, если б я не простила!

— Вы дадите мне завтра другую часть?

— Нет, не дам! Не умея сберегать, что вам дают, вы лишаетесь доверенности.

— Не стану беспокоить вас просьбами.

Илья Денисьевич вышел из ложи. Николаша спросил Елизавету Григорьевну, что за причина ее грусти, и полу­чил в ответ:

— Я скажу вам правду, вы должны это знать. Вчера у бабушки вы сказали мне, что встретили мужа за кулисами. Это возбудило во мне сильную ревность. Огорченная, я всю ночь не спала и, наконец, опомнилась: с какого права, по­думала я, волнует меня измена мужа, когда я сама ему неверна? Этот вопрос успокоил меня, и ревность затихла. Я стала хладнокровно рассуждать и убедилась, что истин­но привязана к мужу. Он также любит меня. Я разочла, сколько моя измена его огорчит, упрекала себя в ветрено­сти, по которой нарушила священные обязанности и узы; с угрызением совести, с благодарностью к судьбе, скрывшей от мужа мой проступок, я решилась расстаться с вами.

Илья Денисьевич возвратился. Жена его хладнокровно спросила Николашу:

- Где для вас приятнее быть во время представления, за кулисами или в зале?

- Этого нельзя сравнивать: в зале увлекаешься, прель­щаешься, но все это пустой призрак, свет со своим ослепи­тельным обманом. За кулисами темно, грязно, загромож­дено машинами грубой работы; видишь черную и безобраз­ную изнанку декораций, уродливо нарумяненных актрис н актеров, их мишурное одеяние. Мнится, будто перед тобой масляничныед1аяцы и шуты. Чтобы вернее объясниться, скажу, что за кулисами весь чар, все волшебство исчезает; видишь предмет своего наслаждения во всей его отврати­тельной наготе, во всем наглом обмане, в презрительном ничтожестве. Первый раз, когда я увидел закулисный быт, мне сделалось грустно, и зала не развлекала меня более; но я скоро привык и с той поры к тому и другому равно­душен.

— Зачем же вы бываете в театре, если он вас не раз­влекает?

—- Мало ли что делаешь от нечего делать! Ездишь в театр, на бал, на вечера, волочишься.

— Ужели это все делается от нечего делать?

— Помилуйте, да это вся наша бесплодная светская жизнь! К тому же все это —вечное одно и то же.

— Каким образом одно и то же? Желаю, чтобы вы это доказали мне.

— Ничего нет легче. Разительное противоречие между театральной залой и кулисами вы встречаете между бле­ском женских бальных нарядов и их наготой в уборных, когда они приедут домой уставшие, полусонные. В воло­китстве точно так же предмет нашего внимания есть снача­ла то же, что театральная зала. Когда достигнем желаний, перешли за кулисы в полном смысле слова.

— Скажите, пожалуйста, как вы так молоды и уже так разочарованы; с таким мрачным предубеждением смотрите на жизнь, и где вы набрались подобных мыслей?

— Я, конечно, молод годами, но стар опытностью; рож­ден с пылкими страстями и предался было им чистосер­дечно, с полным самозабвением; я даже чувствовал себя в состоянии всем жертвовать для страсти, но преданность моя не была оценена. Раз навсегда я разочаровался, ко всему охладел и на все смотрю без соучастия и озлобления, без любви и без ненависти.

Елизавета Григорьевна расхохоталась заметив, что озлобленный философ предпочитает однако ж сидеть в ложах и креслах, чем идти за кулисы.

— Я еще буду и за кулисами,—отвечал Николаша, от­кланиваясь, и вышел в полном смысле взбешенный.

Скоро наш скептик явился в директорской ложе, против яруса, в котором сидела Елизавета Григорьевна.

Занавесь поднялась. Николаша стоял уже за кулисой й смотрел в ложу Елизаветы Григорьевны. Заметно было, что он разговаривал с большим жаром; но с кем, не было видно. Только по краю юбки, которая видна была из ложи, можно было подумать, что это было с женщиною. Лорнет Елизаветы Григорьевны не сходил с Николаши; он притво­ряйся, что даже не смотрит в ту сторону. Наконец, и он, и юбка скрылись. Только подошва со шпорой осталась на том месте, где он стоял. Нетрудно было догадаться, что проказник был на коленях, но мгновенно — из-за этой ку­лисы выбежала молоденькая, хорошенькая актриса, кото­рая начала разыгрывать свою роль. Илья Денисьевич об­ратил на нее все свое внимание. Елизавета Григорьевна вне себя, готова была уехать, но, не видя более Николашу за кулисами и хорошенькую актрису на сцене, начала лор­нетом рассматривать ложи. Глядь — Николаша над дирек­торскою хохочет с четырьмя румяными женщинами. Пока­зывая в эту сторону, она спросила у мужа:

— Пуфинька! У кого в ложе Пустогородов?

Илья Денисьевич по-нашему, а по жениному ласковому выражению пуфинька, угрюмо посмотрел и, зевая, отвечал:

— А кто его знает? Это ложа каких-то актрис.

Всматриваясь внимательнее, он начал, однако ж, оказы­вать признаки сильного нетерпения.

Посидев у этих женщин, Николаша опять очутился у директора. Занавесь опустилась.

Затем Пустогородов явился опять к Елизавете Григорь­евне и сказал пуфиньке:

— Илья Денисьевич! Директор поручил мне просить вас после театра приехать в английский клуб.

— Ах, благодарю; совсем было забыл, что надо мне с ним видеться. Если вам нечего делать, посидите, пожалуй­ста, здесь с женою, а я к нему схожу на минуту.

— Очень хорошо! — отвечал Николаша самым скепти­ческим голосом, а Илья Денисьевич отправился. Елизавета Григорьевна, внутренне раздраженная, насмешливо сказа­ла Николаше:

— Я вас видела за кулисами.

— Я сказал вам, что туда иду.

- Как я рада, что, наконец, опомнилась! Какому раз­вратному человеку я было вверила себя, какому неблаго­дарному! Никогда себе этого не прощу. Перед какою ак­трисою вы становились на колени? Я это видела, не отпи­райтесь.

— Послушай, Лиза! Мне отпираться нечего, я тебе был верен всегда; теперь же ты сама мне объявила, что мы рас­стаемся, стало быть, ты не имеешь более ни малейшего права требовать отчета в моих поступках! Я к тебе истин­но привязан и верно не подавал повода называть себя не­благодарным. Если бы ты сегодня прочла мое письмо, ты это увидела бы. Я просил твоего совета, ты мне его не да­ла; теперь уже поздно. Я стремился покинуть отечество, родных, все для тебя, и по нашему условию ехать в Ита­лию; но решено иначе. Я выхожу в отставку, родители ме­ня отправляют путешествовать на Восток.