Дураков нет - Ричард Руссо
– Не смей так со мной разговаривать, – велела Рут. – Терпеть не могу это твое “да уж”.
– Да уж…
– И еду отцу чтоб не носила, – высказала Рут очередное подозрение.
– Ничего я ему не носила, – возразила Джейни.
Зак вышел из гаража и, то и дело поскальзываясь, побрел обратно к трейлеру. Под мышкой он нес сверток из фольги, размером и формой похожий на футбольный мяч. Зак не махнул и даже не оглянулся на дом.
– Как называется та болезнь, которая бывает, если не есть овощей?
Рут задумалась и вспомнила чуть погодя:
– Рахит.
– Да, точно, – сказала Джейни. – Ты хочешь, чтобы у папы начался рахит?
– Я хочу, чтобы у него началась чесотка, – ответила Рут.
Она понимала, что дочь имеет в виду. С тех пор как Рут почти две недели назад выдворила Зака в трейлер, он питался жареной олениной, причем исключительно олениной, подозревала Рут.
Чего уж там, она и выгнала его именно из-за этого оленя. Разумеется, муж и прежде ее бесил. Зак упрямо отказывался признавать, что именно он надоумил Роя искать Джейни у Салли, но вид у него при этом был чертовски виноватый, да и вообще подобная трусость была вполне в его духе, особенно если Рой его припугнул.
Но когда Зак забрал оленя, которого Рой застрелил и оставил валяться – язык наружу – на Верхней Главной, Рут не выдержала. Она представляла, как Зак требует у полицейских оленя, как объясняет, что увезет его сам, бесплатно, что этот олень по праву принадлежит его дочери, поскольку ее муж – тот, кто и убил оленя, – сейчас за решеткой. Быть может, Зак добавил, что в гараже у него стоит большой холодильник, что он разделает тушу на части и сложит в этот холодильник. И что оленя добыли законно. А как иначе? Бросить двести фунтов мяса – просто преступление. Этот последний довод он приводил и Рут: “Бросить его – просто преступление”. И пожал узкими плечами – самый дурацкий и жалкий жест из его солидного арсенала дурацких и жалких жестов.
Да, оленя Рут уже не стерпела. Несколько лет назад они всю зиму тоже питались олениной, и Рут дала себе слово, что подобное не повторится. Того, первого оленя Зак сбил своим “доджем”, отбросил прямиком к деревьям, откуда олень и выскочил под колеса его пикапа, и увернуться от него оказалось так же невозможно, как от редкой удачи. Не успев толком затормозить, Зак уже решил, что им понадобится большой морозильник, а один его знакомый как раз продавал хороший подержанный морозильный ларь. И по дороге домой Зак заехал и купил его, после чего погрузил в кузов пикапа, к мертвому оленю. Прикатил к супермаркету, встал на парковке и сходил на кассу за Рут. “Бесплатное мясо на зиму”, – сказал Зак. Рут взглянула сперва на мертвого оленя, потом на живого мужа. Выражение его лица взбесило Рут. Даже если бы Зак застрелил этого оленя из лука с расстояния в сто пятьдесят ярдов, он и то, наверное, гордился бы меньше. “Да выпрямлю я ее”, – сказал он, когда Рут направилась осмотреть разбитую и окровавленную переднюю решетку “доджа”. Рут развернулась и ушла в супермаркет, на кассу, решив, что лучше промолчит, чем признается в том, что чувствует в эту минуту: она вышла замуж за человека, который считает удачей сбитого оленя. Всю зиму они питались олениной, и с каждым ее куском Рут приходилось глотать напоминание Зака о том, что мясо досталось им даром.
Когда же Зак предъявил права на этого второго оленя, в Рут словно порвалась какая-то тонкая и туго натянутая нить. Она замужем за гиеной. Дом их битком набит дрянью, которую Зак тащит со свалок, он приносит домой всякий мусор и демонстрирует Рут. Часто он притаскивал даже не предметы целиком, а их внутренности – катушки медной проволоки, роторы, электромагниты, куски стеклопластика, – уверяя, что они “совершенно новые”, то есть совершенно бесплатные. Зак считал, что в жизни масса загадок, но к одной из них он возвращался снова и снова, из-за этой загадки он скреб нахмуренный лоб и недоуменно раскрывал рот: почему люди выбрасывают “совершенно новые” вещи – покрышки, на которых еще остался протектор, а значит, его можно восстановить, приборы с почти работающими двигателями и насосами, тяжелые обломки всякого железа, которые можно сдать на металлолом? Удивительно, сколько вокруг подобных штуковин, и все их Зак тащил домой. Не понимал он лишь одного: протест у жены вызывал не его восторг по поводу находок, а то, что этот хлам он тащил домой. Он-то думал, что достаточно доходчиво объяснить Рут стоимость той или иной вещи, и она поймет. Зак никак не мог взять в толк, что необходимость выслушивать его объяснения раздражала Рут даже больше, чем то, что ее муж – помоечник. Слушать, как Зак целую вечность рассказывает о старье, которое кто-то выбросил, сочтя бесполезным, тогда как за это можно выручить аж два цента за фунт, если знать, куда обратиться, – именно так Рут представляла себе ад.
Джейни вытирала руки, а Рут смотрела на дочь, сдерживая неожиданные слезы. Если бы только Джейни была красивой, думала Рут, ее жизнь сложилась бы совсем иначе. Если бы к такому телу прилагалось красивое личико, парни побаивались бы лезть к Джейни. Она была не уродливой, а заурядной, как сама Рут, и эта заурядность придавала парням храбрости. И они, разумеется, тянули к ней руки. В тринадцать лет грудь у Джейни была как у двадцатилетней, а когда дочери было четырнадцать, Рут как-то раз вернулась домой раньше времени и застала ее с парнем на диване в гостиной, обе руки парня были в лифчике Джейни. Рут считала дочь беззащитной девочкой, чье тело созрело намного раньше мозгов. Правда, Джейни не то чтобы была вовсе невинной. Ей нравилось, когда ее лапают, она наслаждалась этим и в тот день, когда Рут так неожиданно им помешала. Проблема заключалась в том, что Джейни не осознавала, чем все обернется. Рут сочувствовала дочери. В этом смысле та пошла в мать.
– Посидишь с Куриными Мозгами пару часиков, пока я схожу кое-куда? – спросила Джейни.
– Куда именно? – не удержалась Рут.
– Главное, что отсюда, – пояснила Джейни. – Не твое дело. Я уже взрослая.
– Тебя только что выписали из больницы.
– И ты боишься, что я получу хоть чуточку удовольствия. Ты решила завязать с мужиками и считаешь, что я тоже должна.
Рут с удивлением поняла, что Джейни права. Рут отказалась от секса и теперь нуждалась в поддержке. Причем активной. Но, не желая этого признавать, напомнила дочери:
