Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2
Начать перекоряться со своим генералом – была бы потеря достоинства.
– Вы можете быть спокойны, – твёрдо чеканил Рузский. – Я не отошлю её до приезда депутатов.
И – не шевелился. Не отдавал второй.
Они оба стояли, а беззвучный и быть может ничего не понимающий Фредерикс сидел на стуле.
Из-за страшной неловкости, которая создалась, настаивать было неудобно.
И даже когда Рузский сказал с монотонной несомненностью:
– Если вы разрешите, Ваше Величество, я приму депутатов первый и подготовлю их к беседе? —
Государь тоже не сообразил, не возразил.
Рузский откозырял и ушёл в свой вагон.
И уже в спину ему Государь думал: а зачем же ему принимать депутатов первому?
Царапало, что вторая телеграмма так и осталась у Рузского. Залогом.
Ну, впрочем: какая разница, у кого осталась. Важно, что не отправлена.
Назначили Гучкова нарочно? – чтоб оскорбить, напомнить?
А с другой стороны – с ним Шульгин, давний и лояльный монархист. Это хороший знак.
Значит, ждать.
Отпустил Фредерикса.
Потекло время.
Решиться на сдачу – принесло большое облегчение в тот первый момент.
Но теперь жить с этой сдачей – была тяжесть.
Впрочем, может быть, и не придётся отрекаться.
Тем временем от Фредерикса вся свита уже узнала – и пришёл, с белоснежными флигель-адъютантскими аксельбантами, очень взволнованный Воейков, выкатив глаза:
– Ваше Величество! Неужели верно то, что говорит граф??
И напористо, по-военному, стал доказывать – от своего имени и, как сказал, ото всей встревоженной свиты: что Государь не имеет права отказываться от престола только по желанию Думского Комитета да Главнокомандующих фронтами. Просто вот так – в вагоне, на случайной станции, отречься – перед кем? почему?!
– Но что же мне оставалось делать? – упавшим, ослабленным голосом ответил Государь, всё более подозревая у себя тяжкий промах. – Когда все оказались заодно? Если так хотят все Главнокомандующие – значит, армия… А иначе будет междуусобица.
С обычным жарким напором и сильным голосом Воейков доказывал, что как раз наоборот: именно отречение и вызовет междуусобицу, может погубить войну и Россию. Форма правления страны может меняться при законном всеобщем обсуждении, а не так!
Зацарапало сердце всё сильней: ах, он прав! Упустил? Ошибся? Сделал не то?.. Ай-ай-ай… Но во всяком случае:
– Вот приедут представители Думы и обсудим…
– Но вы у него оставили какую-то телеграмму? документ? Как это можно?! – сердился Воейков, белки его глаз сверкали.
– Ну что ж такого, – слабо возражал Государь. – Ведь он не отправит.
Тёмный, гневный, едва не взрываясь, Воейков ушёл.
Очень тягостно было одиночество в вагоне, и решительно ничем не заняться. Уж скорей бы приезжали депутаты, что ж не едут?
Тут притащился Фредерикс и слабым больным голосом передал ото всей свиты, что все волнуются и просят Государя отобрать у Рузского телеграмму: это какая-то интрига, он её пошлёт и совершит отречение обманом.
Да нет, теперь неудобно просить. Да нет, не пошлёт. Да вот – и представители скоро приедут.
Но когда вышел Государь в столовую к пятичасовому чаю – и присутствовала вся свита сразу, и только она, никого чужого, и Государь ловил небывало тревожные взгляды, – никто из них не смел, однако, вслух задать вопрос или посоветовать. Прорвать традиционное молчание мог только Государь – и все сердца ждали этого. Но – так это было необычно, неприлично, – да и что они могли бы посоветовать? что они знали больше Государя?
Да ведь и лакеи ходили кругом, нося от буфетной чай.
И, стараясь держаться как можно обычнее, Государь произносил всякие пустяки. И ему отвечали тем же. И потом тянулись долгие безпридумные паузы.
И чай кончился – а депутаты всё не ехали. Сообщилось, что они опаздывают.
Уже близко было к сумеркам – Государь решил ещё погулять по платформе. И позвал с собою врача, профессора Фёдорова.
Расхаживал Государь мерно, сдержанно, как если бы ничто не изменилось, иногда улыбался или кивал, кого ещё не видел сегодня.
Была оттепель, и с крыш станционных построек капало.
Так как теперь всё ложилось на плечи Алексея, то росла забота Государя: как же мальчик справится с этим? И он позвал профессора Фёдорова на беседу – как ни странно, первую откровенную между ними. Всегда почему-то не называлась полностью вся опасность и не задавался вопрос до конца: и – страшно узнать, и – зачем узнавать, когда было предсказание Григория, что в 14 лет мальчик перестанет страдать, а 14 лет исполнится летом 1918, уже близко.
– В другое время, доктор, я не задал бы вам подобного вопроса. Но наступил очень серьёзный момент. И я прошу вас ответить с полной откровенностью. Будет ли мой сын жить, как все живут? И сможет ли он царствовать?
И Фёдоров ответил напрямоту:
– Ваше Императорское Величество! Я должен вам признаться: по науке, Его Императорское Высочество не должен дожить и до 16 лет.
Холодными клещами схватило государево сердце. Приговор был – без уклона и без пощады.
Как? Значит, все эти долгие бережения, надежды, 13 лет вытягивания наследника к престолу, – и всё было в пустоту?
– Но медицина может ошибаться!
– Конечно может, Ваше Величество. И пошли Бог. Доживают и до более высокого возраста, но предостерегаясь от самых незначительных случайностей. Однако: излечение наследника было бы чудом. Продлить его жизнь можно только крайней предосторожностью.
Но если несчастному мальчику осталось жить так мало – то: зачем переносить ему эту горечь короны? И чтобы вот так же от него потом отступились?..
Слова Фёдорова во всяком случае подтверждали государево решение: хотя и наследуя корону, мальчик должен остаться при родителях. Тем более, что их замысел может как раз и состоять в том, чтобы оторвать Алексея от матери. Но на это не согласятся ни мать, ни отец! И диагноз Фёдорова как раз и давал право не отпускать мальчика от себя.
Но когда он высказал Фёдорову это решение – тот изумился:
– Неужели, Ваше Величество, вы полагаете, что Алексея Николаевича оставят подле вас и после отречения?
– А отчего же нет? Он – ребёнок, и пока не станет взрослым… Пока регентом будет Михаил Александрович…
– Нет, Ваше Величество. Это никогда не будет возможно. И надеяться вам на это совершенно нельзя.
– Но именно при таком состоянии здоровья – как же я могу его отпустить? Раз так – вот я и буду иметь право оставить его при себе!
И врач должен был объяснять монарху!
– Монархические соображения как раз и не допустят этого. Чтобы на волю наследника не было влияний… Скорей согласятся поместить его в семье регента…
В незаконной семье? У авантюристки Брасовой? Аликс никогда этого не допустит!
– Но родителям нигде не воспрещают заботиться о детях!
– А как вы предполагаете, Ваше Величество, где вы сами будете жить?
– Ну, например в Крыму.
– Я – не уверен, что вам разрешат остаться жить в России.
– Как? Даже в качестве простого обывателя? Неужели я буду интриговать? Буду жить около Алексея – и его воспитывать!
Совсем удивительно! В этом-то Государь никак не сомневался!
– А если и в России не разрешат – то тем более, как же можно расстаться с сыном? Тем более: если он не может быть полезен для отечества – мы имеем право оставить его у себя!
Расстаться с сыном – было ещё куда тяжелей, чем отказаться от власти. Расстаться с Алексеем – это свыше сил! Этого – никто не может требовать от отца! И как же можно отдать его игрушкой в руки этих безнравственных политиков? Какими извращёнными понятиями они будут его напитывать! Как можно отдать не только его, но его душу!
Да ведь и в телеграмме как написано: с тем, чтобы остался при нас до совершеннолетия. А иначе – и недействительно!
Государь вернулся с прогулки обезкураженный. Он никак не предвидел такого оборота. Он совсем теперь не понимал, что делать.
Ещё и так подумать: заберут Алексея – и его именем будут проводить свою гнусную всю политику?
Противно.
Совсем не отдавать им трона?
Тогда уж лучше не отдавать!
Снова пришёл Воейков от свиты, очень твёрд: все настаивают – забрать у Рузского телеграмму!
А что, и правда, она теперь потеряла смысл. Её нельзя осуществлять. Её надо забрать.
Согласился Государь: пойдите и заберите.
Но Воейкову – нельзя, уже ругались с Рузским, и ещё поругаются.
Тогда пойдёт граф Нарышкин.
И что же теперь оставалось делать с троном?
Если не Алексею – тогда брату Михаилу?..
Конечно, Миша к нему совсем не готов. Но ведь если регентом – не то ли самое?
Да три дня назад по телеграфу брался же он давать государственные советы.
Нарышкин сходил – и вернулся ни с чем: Рузский – не отдал и свитскому генералу. Ответил, что даст личные объяснения Государю.
Но вот – не шёл никак объяснять.
И вся власть Государя вдруг оказалась пресеченной: он и не мог заставить!
