Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
Сочельник в том году на «Вилле Гранде» выдался печальным: без ёлки и вертепа, без ярких украшений, которые заменил стоящий посреди гостиной открытый гроб, чтобы те немногие, кому все-таки удалось оторваться ненадолго от приятных обязанностей этого знаменательного дня, могли отдать Армеллине последние почести.
Помимо Ады, Лауретты и Джакомо присутствовали доктор Креспи и его жена. Семейство Бертран-Феррелл представляла только Грация с семьёй. Потом подошли Мириам и Геррит ван Ладинга, Чечилия с Лео и его родителями Кампизи из Ордале. Приехали семьи Аурелии и Виттории, включая кое-каких пожилых родственников, – всего пара десятков посетителей за день, не более: какой контраст с толпой, заполнившей эти комнаты в ноябре, чтобы попрощаться со старым доктором!
Был у гроба Армеллины и свой «почётный караул» – дети, которые даже обедать пришли с тарелками в гостиную, удалившись только когда их отправили в постель, да и то лишь потому, что совсем не стояли на ногах от усталости. Ада-Мария и Якопо потребовали выполнить «обещание» (которого им, по правде сказать, никто не давал), и Ада встала на защиту их права продемонстрировать всему миру ту привязанность, которую они испытывали к старой экономке. Лауретта, памятуя, сколько проблем создали дети Романо и Витторио, с весёлым интересом глазевшие на смертное ложе дяди Тана, была против. Но, несмотря на Сочельник, о подарках для двух малышей никто не успел (да и не захотел) подумать: не было ни конфет, ни пирогов. А отправлять детей к друзьям, где их никто не ждал, или, что ещё хуже, запирать в комнате, было бы слишком жестоко, заявила Ада, и Джакомо с ней согласился. Поэтому Якопо и Ада-Мария, насупившиеся, но гордые своей ролью часовых, охраняли тело той, кого никогда не знали как свою двоюродную бабушку, с таким же усердием, с каким сама Армеллина и доктор Креспи охраняли дядю Тана.
Ада и Лауретта хотели похоронить усопшую в Ордале, рядом с её Танкреди, но для этого им пришлось бы заручиться разрешением всех Ферреллов на размещение в семейной гробнице посторонней, а тётки Санча и Консуэло наотрез отказались его подписывать.
– Ну и пусть! – возмущённо воскликнула Ада. – Даже лучше, что Армеллины там не будет, когда этим злобным сукам самим придёт пора отправиться на кладбище! Она столько раз говорила, что хочет воссоединиться с Линдой, так что я отвезу тело во Флоренцию и положу в склепе Малинверни.
Места рядом с Клориндой, её матерью Лукрецией и другими детьми Гаддо, родившимися мёртвыми, хватало. «Ей ведь они тоже братья и сестры, – думала Ада. – Бедняжка Армеллина не будет одна».
Транспортировку гроба организовало похоронное бюро. Везти его на самолёте было бы слишком сложно и дорого, и Аде пришлось смириться с тем, что катафалк отправят рейсовым паромом «Мистраль», хотя в это время года частенько штормило. Грация вызвалась сопровождать Аду, чтобы той не ехать наедине с гробом и водителем катафалка. Лауретта отвезла их в порт на своей машине и помогла поставить катафалк на парковку в гараж на нижней палубе, у самого выезда, чтобы оказаться в числе первых, кто покинет корабль по приходе в порт. Матросы, как обычно, подпёрли колеса автомобилей металлическими клиньями-башмаками, чтобы в случае сильной качки те не врезались друг в друга. Отойдя от катафалка, чтобы подняться по трапу, ведущему к каютам, Ада вдруг почувствовала, как часто бьётся её сердце. В припаркованных машинах разрешалось оставить товар или громоздкий багаж, но люди и домашние животные должны были занять места на пассажирских палубах. После этого гараж запирали, и до самой швартовки никто не мог в него войти, так что Армеллина оставалась одна. На прощание Ада ласково погладила катафалк по хромированному боку: «Спокойной ночи, увидимся завтра утром».
Она ещё не знала, что это их последнее прощание.
Для Ады и Грации была заказана двухместная каюта. Лауретта поднялась вместе с ними, помогла обустроиться, а когда из громкоговорителя донеслось, что провожающие должны покинуть корабль, обняла обеих и вышла.
«Мистраль» отчалил уже в темноте. Ада и Грация поужинали и сразу же легли. От лёгкого покачивания парома клонило в сон, Ада была так вымотана почти месяцем ночных бдений и недосыпа, что, пока Грация на своей койке листала журнал, сразу же заснула.
И вот что ей приснилось.
Они с Армеллиной спускались в Аид по темной лестнице, тускло освещённой вставленными в торчавшие из стен кольца факелами. В руках они сжимали окровавленные мечи, которыми только что зарезали жертв, ягнёнка и козлёнка, а после защищали пролившуюся кровь от натиска обезумевших от жажды мертвецов, чтобы её мог выпить прорицатель Тиресий (у печального Тиресия, оставшегося на пороге, было лицо Эстеллы).
В другой руке Армеллина держала миртовую ветвь с золотыми листьями, а Ада – веточку земляничного дерева с цветами, напоминавшими молочно-белые стеклянные колокольчики.
Аде было семнадцать, на ногах верные «Camperos», Армеллине – двадцать один, волосы стянуты в тугой узел. Они спускались и спускались, окружённые толпами бледных теней, пока не достигли коридора, идущего от «Гробницы гигантов» в Доноре. Кости Фабрицио Дарди беспорядочной грудой лежали там, где упали, когда в другом своём сне Ада сыграла ими в футбол, – так лежат полузанесённые песком скелеты бизонов в вестернах. Армеллина, проходя мимо, воткнула меч в глазницу черепа и откинула его подальше.
Наконец они добрались до огромного тронного зала, где восседали Плутон и Персефона. Сидевший на коленях у царицы маленький мальчик месяцев восьми, голый, с копной рыжих кудрявых волос, играл с ожерельем из раковин, кораллов и мелких серебряных рыбок у неё на шее. Вокруг престола собралось множество юношей в одеждах разных
