Флаги осени - Павел Васильевич Крусанов
Далее. Вернувшись в СПб, подумал о Георгии – о том, что образ наладчика в моей истории раскрыт не до конца. Ведь собирался же поведать об одном курьёзе – о том, почему, собственно, Георгий боится клоунов, – который оправдывал и вместе с тем исчерпывал необходимость упоминания об этом необычном человеке, чей метод фонохирургии был сродни евгенике, – попытка выведения из человека тугоухого породы человека музыкального (внимающего музыке потусторонней), – и у меня имелись все нужные для этого слова. Однако тут внезапно ощутил, что, помня о намерении поведать нечто и о том, что да – под рукой лежали готовые слова, теперь уже и знать не знаю, что это были за слова. В недоумении решил связаться с Георгием и обнаружил, что он развеялся бесследно. По крайней мере, из доступного мне круга жизни – все контакты оборвались: номер телефона принадлежит другому человеку, ученику восьмого класса, и тот довольно грубо заявляет, что номер этот принадлежал ему всегда; письма на электронный адрес Георгия возвращаются с отчётом об ошибке; аккаунт исчез, как не было; в квартире его – он обитал в Коломне, неподалёку от Аларчина моста – проживают чужие люди, которые нагло рассмеялись мне в лицо, когда я поинтересовался, где хозяин. Чертовщина.
Два эти случая – последние, с Георгием и Неустроевым – засели в голове и навели на размышления. Похоже, что Создатель шаг за шагом, по мелочи, переиначивал создание – перетворял его. И почему-то никто, кроме меня, этого перетворения не замечал. Кого ни спросишь, всякий скажет: так и было. Не стану утверждать про Создателя наверняка, но точно кто-то насмешливый рвал и тут же связывал в ином порядке нити, из которых ткалась материя судьбы и жизни – в частности, моей. Едва только мысль эта проскочила в голове, как тут пробил холодный пот. Так это же я сам! Не злой и не насмешливый, а просто глупый! Ведь это ж музыка! Она! Та, что по ходу дела подстраивает колебания уже звучащих суперструн! Могущественная и сверхзвуковая! И, чёрт возьми, неуправляемая… Мурашки зашевелились на затылке.
Догадка требовала подтверждения. Хотя, сказать по чести, тревога (даже страх) и любопытство одолевали в равной мере. Любопытство, как обычно, взяло верх.
Дома я на полном звуке не играл. Из аппарата имел только отменные низкочастотные колонки, остальное – так, игрушки. Договорился в клубе «Лоэнгрин», что на Литейном, – как раз дозрели два новых музыкальных построения. Рыцарь Лебедя звук обеспечил.
На сцене накатило полное самозабвение – сказать даже не смогу, как прошёл концерт. Как миг один мигнул. Впрочем, музыкальный обозреватель заявил, что впечатлился. Он писал в какой-то местный глянец и после выступления с диктофоном подошёл ко мне. Попросил начать издалека. Я начал с «Улицы Зверинской». Странно, обозреватель знать о ней не знал, хотя осведомлён был, кажется, о ситуации сегодняшней и прежних лет довольно основательно. Конечно, много времени прошло, но если ты специалист, изволь учить уроки. Дома, оставив в прихожей громоздкий кейс с синтезатором, открыл планшет и обнаружил, что «Улица Зверинская», как в случае с корифеем Неустроевым, в сети пропала – ни музыки, ни упоминаний, ничего. Взял с полки третий том Рок-энциклопедии Бурлаки – там тоже нет статьи. А ведь была. Мурашки снова поползли под волосами. Нехорошо, противно поползли.
Набрал номер Бурлаки. Ангелам хвала, Андрей ответил. Но почему-то поприветствовал меня как Николая. Я был настороже и ждал уже чего угодно, поэтому на всякий случай возражать не стал. Сказал, что мне нужна для дела справка о музыкальном прошлом, а сам, боюсь, уже в подробностях не вспомню точно, где, с кем и что играл. Бурлака, будучи в добром настроении, всё рассказал по памяти, потом посетовал, что не виделись давно, а между тем пора уже и под забором полежать. Я согласился, мы простились. Проверил информацию в сети и по Рок-энциклопедии. Фотографии развеяли последние сомнения. Августа Сухобратова больше не существовало. У меня изменились и биография, и имя. Внешность, возраст, пол пока остались прежними. Получалось, теперь у меня были две жизни – об одной знал только я и более никто, а о другой знали те, кто был со мною этим, другим, знаком, но сам я о ней не имел ровным счётом никакого представления. Уже не чертовщина – дьявольский какой-то переплёт.
Назрела, как нарыв, проблема. Приблизительно того же свойства, что та, какую формулирует конечный аргумент из анекдота, в котором синий с бодуна ведёт беседу с крокодилом: «Сейчас опохмелюсь, и тебя не станет». В моём случае загвоздка выглядела так: «Дам звук, и кто-то пропадёт». Как пропал Георгий, которого, вовсе не желая, я стёр вместе с не рассказанной о нём историей, расчистил место под нечто новое, неведомое мне, и этим новым и неведомым пустое место, вероятно, заселил. Что будет дальше, если я продолжу неуправляемо реальностью рулить? Завтра стану папуасом с костяным кольцом в носу? И все в округе подтвердят, будто так именно и было? И кто это – я? Что я творю, если не знаю, как сделать так, чтобы родители остались живы? Да и кто, собственно, теперь мои родители? И тот в окопе парень – быть может, не ведая того, я уже распорядился музыкой, и он с вправленным мозгом домой вернулся невредимым? Да и другие… Фергана вернулся. Все вернулись – все-все-все…
Тут ожил телефон, и на экране высветилось: «Заяц». Таких зверей в моих контактах не водилось. Впрочем, о чём теперь я мог судить наверняка?
Девичий голос в трубке повелел:
– Домой пойдёшь, купи багет. И не забудь мороженое Нике.
– Сударыня, вы кто? – спросил я осторожно.
– Какой ты милый, – отозвался Заяц. – Шесть лет женаты – пора уже запечатлеть.
Я оцепенел. Голос – я узнал его. Вера. Это была Вера. Девушка с большим сердцем, предавшая меня в той, прошлой жизни.
– На всякий случай подсказываю, кто такая Ника, – язвительно-вкрадчивым тоном, ожившим в памяти моей, сказала Вера. – Это твоя дочь. А дочь – это такой женский сын. Ника ждёт дынное мороженое.
– На всякий случай, – севшим разом голосом попросил я, – подскажи, куда багет с мороженым доставить.
– Ты что там, мухоморы куришь? – Не дожидаясь ответа, Вера дала отбой.
Это было невозможно. Внутри меня, залитый под завязку, колыхался горячий кисель. Невероятно. Если мой дом теперь там,
