Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин
Бурмин. Тебе лишь бы юбками потрясти.
Латышев. Был ещё и такой случай. Мы как раз переправу брали.
Стеша(налила водку). Отведай, Андрей Егорыч! Под винцо-то легче беседовать. И вы присаживайтесь поближе.
Рассаживаются. Сорвавшись с Пронькиного плеча, вскрикнула гармошка.
Семён Саввич. А про гармониста забыли! Эх вы, трясогузки!
Стеша. Ничуть не забыли. Садись сюда, миленький. Да смотри тётку Катерину не отбей у председателя.
Негромко, невесело смеются.
Латышев. Ну, стало быть, реку эту форсировали...
Семён Саввич. Какую реку?
Латышев. Что?
Семён Саввич. Какую реку, спрашиваю? Названье запамятовал?
Латышев. Без названия речонка. В самый разлив дело было...
Анна. Не насилуй себя, Андрюша... сердце матери не обманешь.
Латышев. Сил моих нет больше! Слов нет! (Вынув газету.) Тут всё... всё сказано.
Стеша (вырывает у него газету). «Последний бой... бой братьев Калинкин...н-ных...». Ма-ама! Что ж это, мама?! Замужем не была – овдове-ела...
Анна, прижав её к груди утешает, одолевая своё горе.
Латышев. Я в госпитале был, когда их... когда они... Сам из газеты узнал... На танке в тыл прорвались к немцам... нашумели, ушли бы – горючее кончилось.
Стеша. За что? За что, мама-а-а-а?!
Катерина. Сеструха, дорогая моя.
Гурьевна. Будто скала на голову рухнула.
Евсей. Пойдём, старуха. Тут сейчас такое начнётся!.. Пойдём, Тима велел мириться. (Уводит Гурьевну.)
В доме опять вскрикнул ребёнок.
Стеша. Молчи! Лучше бы ты помер, безотцовщина!
Анна. Не смей! Ему жить... ему род продолжать! (Уходит в дом.)
Семён Саввич. Иисусе, ты-то куда смотришь? Эй! (Грозит небу.)
Бело на улице.
Семён Саввич в избе Калинкиных качает зыбку с младенцем.
Входит Евсей. Старик напрягся, словно ждёт очередной чёрной вести.
Евсей. Качай, качай!
Старик недвижен, ждёт.
Боишься меня?
Семён Саввич. Тебя все боятся.
Евсей. Кащей он и есть Кащей. Только что не бессмертный. (С горечью.) А про то забывают, что я и себе могу худую весть принести. (Кричит.) Про это пошто забывают?
Семён Саввич. Не шуми. Младенца разбудишь.
Евсей. Младенец – он что, он несмышлёный. Все страхи его впереди. А наши – вот они!
Семён Саввич. Опять?!
Евсей. Не торопись, не похоронка. (Отдаёт письмо.) Я теперь похоронки с оглядкой вручаю. Слёзы-то все по мне текут... по первому. Вы уж потом... Кащей-е-ей... (Выходит.)
Семён Саввич вертит письмо и так и этак, просматривает на свет. Входит Стеша.
Стеша. Антошка не просыпался?
Семён Саввич. Парень с соображением. Понимает, что мамке некогда.
Стеша (заглянув в зыбку, снимает со стены фотографию). Молчишь? Хоть бы словечко сыну сказал!
Семён Саввич. Ты это... ты не убивайся! Молоко пропадёт.
Стеша. Душно мне, душно! Как жить?!
Семён Саввич. Как все живут. Вон у Анны горя сколько. А виду не кажет. Почитай, что тут? Может, к тому ещё одно горе прибавилось?
Стеша(распечатав письмо). Из госпиталя... врач пишет. Про Ждана. «Состояние очень тяжёлое. Возможно, при хорошем уходе он ещё выправится. Мы всё, что смогли, сделали».
Семён Саввич. Дай сюда! Дай! Анна...
Входи Анна. Старик не успел спрятать письмо, притворно стонет, рукой качая зыбку.
Анна. Болит?
Семён Саввич. Страх как болит. Ой-ёченьки! Ой! Отсохла ты, что ли? Ни крови в жилах, ни гибкости
