Кто прав? - Фёдор Фёдорович Тютчев
Не знаю, как бы я пережил этот удар, если бы судьба не послала мне милого, отзывчивого друга в лице известного тебе Саши Катенина. Последнее время мы с ним как-то особенно сошлись. Он часто заходил ко мне, и мы подолгу беседовали о разных явлениях жизни. Совершенно невольно я как-то в разговоре немного посвятил его в мою тайну. Ему было известно мое увлечение женщиной, казавшейся мне столь идеально прекрасной во всех отношениях, он знал, с каким нетерпением ждал я письма от нее. И надо же было так случиться, что то роковое письмо, о котором я тебе пишу, принес мне Саша. Он радостно вбежал ко мне в мою хатку с письмом в руке и с криком: «Вам письмо! Вам письмо!» Я. тут же распечатал письмо и начал с жадностью читать, но, должно быть, на моем лице слишком ярко отразились чувства, вызванные этим письмом. Саша испуганно посмотрел на меня и участливо произнес: «Что с вами? Разве случилось какое-нибудь несчастье?»
В его голосе было столько трогательного участия, столько мягкости, задушевности, на которую могут быть способны только такие чистые сердцем девушки, как она, что я не выдержал и непроизвольным жестом передал для прочтения полученное письмо.
Она серьезно и внимательно прочла письмо и только тогда, когда, прочтя, она снова сложила его, я вдруг понял, как опрометчиво я поступил, дав ей читать вещи, которые ей не могут быть доступны в ее девической чистоте.
Я злился на себя за свою оплошность, но по тому, как пытливо смотрели на меня ее большие, прекрасные, темные глаза, я понял — она ждала объяснений на роившиеся в ее голове сомнения... Она могла совершенно превратно истолковать слова письма, они могли загрязнить ее сердце, она могла в моих чувствах к «той» действительно предположить только стремление к разврату... Я мучился при одном подобном предположении и счел себя не вправе молчать. Что я говорил ей в этот вечер, я теперь едва ли бы сумел повторить, но по тому, как она внимательно меня слушала, я мог судить, насколько она серьезно относится к моим словам. Мало-помалу я раскрыл перед нею всю свою душу, трагизм моих исканий, мои разочарования... Не подумай, будто я хвалил себя, я искренно исповедовался во всех скверных чертах моего характера, во всех моих ошибках. Я был беспощаден к самому себе и не драпировался ни в какую мантию... Когда я умолк, она стала говорить о себе, и только теперь я узнал, какие честолюбивые мысли роятся в ее хорошенькой головке. Она мечтает после войны поехать в Петроград, иметь счастье быть представленной государю, услыхать из его уст милостивые слова, после чего она сразу станет известной в столице и по всей России. В журналах появятся ее портреты и биографические заметки о ней, в витринах фотографов будут выставлены ее фотографии. Во всех этих мечтах, конечно, много наивного, детского, но я восхищаюсь ими, столько в них благородства и поэтической красоты... Мечтая о славе, она хочет ее не для себя только, не из каких-нибудь своекорыстных целей, не ради материальных благ, ее вдохновляет идея показать всему миру, на что способна русская девушка в наш материальный и меркантильный век.
Да, на редкость возвышенной души девушка. Живи она в средние века, может быть, это была бы в своем роде Жанна д’Арк, и будет бесконечно жаль, если такая исключительная девушка погибнет от какой-нибудь глупой пули или от заржавленного штыка грязного австрийского солдата... Но, пожалуй, будет еще более жаль, если она по неопытности, когда война кончится, полюбит недостойного ее человека... Если среди женщин мало понимающих поэзию жизни, то среди, нас, мужчин, таких еще меньше... Ах, если бы в свое время, когда я был моложе, когда сердце мое было чище и морозы жизни не застудили моей души,— я встретил бы на своем жизненном пути такую идеальную девушку и она полюбила бы меня, какой бы это был рай на земле, но смешно мечтать о невозможном. Прошлого не вернешь и прожитых годов не сбросишь со счетов... Ну, прощай, боюсь, утомил тебя своей болтовней.
Горячо тебя любящий твой друг Валя.
2-го марта 1915 г.
Неисправимый
Папильон, он же и
дорогой друг Валя!
До сих пор ты был легкомыслен, но уже успел принести несчастье одной очень достойной женщине — твоей жене, которая, скажу к слову, невзирая на все твои нелепости, продолжает тебя любить так, как ты того, разумеется, не заслуживаешь.
Теперь, в твоем легкомыслии, ты, кажется, уже близок к тому, чтобы переступить грань не искупимой ничем подлости.
Неужели ты настолько «несмышленок», сам не видишь и не понимаешь, насколько та, которую мы все зовем Саша Катенин, в ее 19 лет, наивный и ничего не смыслящий в вопросах жизни ребенок? Одумайся, пока не поздно. Даже для такого «папильона», как ты, должны быть грани, не переступаемые ни под каким видом. Тебе уже скоро 37 лет, у тебя жена и ребенок... Думай об этом почаще. Боже сохрани тебя смутить душу этой экспансивной, увлекающейся девушки, и без того склонной к романтизму; отходи подальше, не сделай ее несчастной на всю жизнь.
Ты фантазер и создал себе какой-то нелепый идеал женщины, который тебе и самому неясен. Ты в положении человека, захотевшего на конных ярмарках найти Пегаса3. Нарисовать Пегаса можно, но купить — нельзя.
Если бы ты не мечтал о несуществующем, ты бы не искал другой женщины, имея такую жену, как твоя, но ты, неведомо почему, после нескольких лет взаимного обожания, неожиданно открыл в ней кучу недостатков. С чего ты взял, что твоя жена мелочна, прозаична, мещански уравновешена, погрязла в пошлых семейных добродетелях? и т. д., и т. д. Все это твои милые выраженьица. В действительности все самый лиловый вздор. Твоя жена умная, выдержанная, рассудительная женщина, с большим тактом, самообладанием и трезвыми взглядами на жизнь. С первых дней вашего супружества она поняла свою роль, быть тормозом. Если бы, носясь с тобою по горам и долам вашей жизни (выражаюсь образно в твоем духе), она бы время от времени не завинчивала ручку тормоза, ваш экипаж, управляемый тобою, давно бы лежал где-нибудь в глубоком овраге, придавив вас обоих... Ты постоянно укоряешь ее в прозаичности, но, дурья твоя голова, тряхни мозгами, подумай — может ли
