Флаги осени - Павел Васильевич Крусанов
Я понимал, что это не так. Видел обезображенные трупы – у них, у этих мёртвых тел, не было в запасе других жизней. Ни у тех, кто, перестав ненадолго скакать, во славу Украины зачищал Донбасс от ваты, ни у ополченцев, вставших на его защиту. Две недели назад боец из нашего батальона в заброшенном, ощетинившемся сквозь снег прошлогодней травой поле подорвался на мине. Его нашли только на второй день – то, что от него осталось после собачьего пира… Я всё понимал. Поэтому как мог гнал от себя мысль о неизбежном выстреле.
Бинты, которыми зимой обмотал эсвэдэшку, чтобы не чернела на снегу, за пару месяцев истрепались и посерели. Думал срезать, как стал сходить снег, но увидел, что по цвету они оказались под стать жухлой траве, и оставил. А проведя два прошлых дня на гребне Ящера, поползав по камням, заметил, что здесь, среди доломитовых отвалов, бинты сливаются с субстратом так, что не увидеть с трёх шагов. Накануне у санитара Линзы, ветеринара из Луганска, взял две пачки бинта, раскатал, извозил в здешней жидкой грязи, порвал на ленточки и повязал обрывки на разгрузку и свою маскировочную флисовую шапочку, обшитую зелёной сеткой, так что хвостики можно было при необходимости сбросить вперед и закрыть лицо. Тем же бинтом обмотал трубу разведчика.
Добравшись до присмотренной накануне позиции, сорвал пучок сухой травы, прижал аптечной резинкой к перископу, медленно выставил трубу над гребнем доломитовой кручи и приступил к осмотру вражеских позиций. Место было отличное – отсыпанные каменные пирамиды стояли вплотную друг к другу, возвышаясь на два с лишним метра, и позволяли скрытно передвигаться за ними от лёжки к лёжке. Вчера, во время перестрелок, которые, казалось, без всякого повода завязывались тут по нескольку раз в сутки днём и ночью, за этими камнями я чувствовал себя как у Христа за пазухой.
До укропов было четыреста метров. Точнее – четыреста тридцать. Почти как до щита с номером «5» на стрельбище. Во время вчерашнего осмотра умудрился точно замерить дистанцию лазерным дальномером, наведя луч на плоскую глыбу, торчком стоявшую сразу за вражеской траншеей. В правом конце траншеи виднелся пулемёт. Перед ним росло деревце, которое так и не сбросило с осени бурую прошлогоднюю листву, – хороший маячок. Возле пулемёта, лицом друг к другу, болты болтали два солдата – караульные, или как там у них… Ну да – вартовии. Серый камуфляж, разгрузки, тактические очки поверх касок. Над бруствером – только плечи и головы в профиль.
Справа из кустистых зарослей появились ещё две фигуры, у каждой – по белому шишковатому мешку на плече. Должно быть, провиант. Фигуры, пригнувшись, быстро проскочили десяток метров открытого пространства, отделявшего заросли от траншеи, и спрыгнули в укрытие.
Поточив лясы с вартовими, двое с мешками двинули по траншее дальше, влево. Потом выскочили из-за бруствера и, пробежав рысью метров двадцать, юркнули в едва заметную нору в глинистой насыпи. Надо же – блиндаж! А ведь вчера никто из группы не заметил…
Вновь наведя перископ на пулемётную позицию, увидел, что один из караульных, подняв бинокль, смотрит в мою сторону. По хребту пробежал холодок, хотя умом и понимал: засечь меня невозможно – из камней торчит пучок сухой травы и только.
– Алтай, ответь Усу, – в ухе ожил динамик гарнитуры. – Что у тебя?
Я придавил кнопку на ларингофоне.
– У меня тихо. В двадцати метрах левее траншеи – блиндаж. Возможно, не один.
Динамик в ухе просыпал песочек, как бывало на старом виниле, и откликнулся:
– Принял.
Ус – школьный учитель физики из Славянска – сидел на Сороке и с высоты положения координировал действия всех групп. Где-то рядом с ним обустроил позицию под свой скорострельный АГС «Пламя» миномётный расчёт Серьги. Там же поблизости – гнездо «Утёса». Вспоминая директора школы, преподававшего литературу и оставшегося под новой киевской властью, Ус говорил: «Он всё долбил детям, мол, тот не человек, кто Пастернака назубок не знает. Вот выдумал! Да пусть никто не знает – неужто же они не люди? Вот он вытвердил – а толку? Душа-то хлипкая. Сам всего боится и на людей шипит: не человек – сопля. Вот тебе и Пастернак! Забыть его не могу – так дуростью своей обидел…»
Малому с пятёркой бойцов предстояло сегодня сделать самую опасную работу. Сейчас они внизу, в расщелине между Ящером и Сорокой, в густых зарослях скрытно и бесшумно выдвигались как можно ближе к позициям укропов. Задача – взять языка. Повезёт, если перехватят вражескую разведгруппу, как и они, шарящую в леске по дну ущелья. Ну а снайпер, пулемётчик (сегодня за него был Кокос – справлялся в одиночку) и все остальные, отсюда, с нашей части Ящера, должны, если что, прикрыть Малого огнём. То же – и миномётчики с Сороки.
Внезапно с той стороны, но не из траншеи, за которой присматривал я, а откуда-то из-за перелеска, резко и гулко защёлкала пулемётная очередь. С Сороки в ответ прогремела наша. Справа, с позиции метрах в ста от меня, короткими очередями ударил Кокос. И пошло-поехало… Автоматы и пулемёты затрещали сзади, спереди, справа, слева. Кокос поменял позицию и уже строчил где-то совсем рядом. Несколько раз по соседним камням с впечатанными в них раковинами древних моллюсков щёлкнули предназначенные ему пули. Перекрывая автоматный и пулемётный треск, в тылу вэсэушников гахнули один за другим два миномётных выхода. Через мгновение в воздухе, как змея по сухой траве, прошуршали мины, и тут же дважды громыхнул приход – то ли на Сороке, то
