Русские дети. 48 рассказов о детях - Роман Валерьевич Сенчин
Во дворе всё сущее имеет право голоса. Поэтому спор о взятой без спроса теннисной ракетке или не там повешенном полотенце может перерасти в ссору с семиэтажными проклятиями. Но двор – единая семья. Поэтому ссоры затухали, споры улаживались, ссорщики затихали. И появлялся мангал. Толстый Михо-дзиа[7], в сталинском френче и галифе, шёл наведываться в свой обширный финский холодильник, куда ежедневно выгружал полную сумку ещё тёплой вырезки с мясокомбината, где работал сторожем на проходной. Дети посылались в общий сарай за луком и углём. Худой Вано-дзиа, лысый, в обвислой спортивной пижаме и китайских кедах, подстрекаемый молодёжью, перекинув через шею шланг, отправлялся в подвал к заветной бочке с домашним вином (в сезон собирали деньги, ехали в Кахетию, закупали литров 300 вина и литров 100 чачи на весь двор, до следующего урожая). Стол для пинг-понга застилался газетами, и женщины шли посмотреть, что у кого есть вкусного, хотя это и так всем было известно по запахам из кухонь.
Во дворе принимали и понимали правду разных людей, а на все поступки смотрели общими глазами, без скидок, утаек и поблажек. Детей никто не стеснялся, всё обсуждалось при нас – пускай всё знают. Мы были в курсе всех дворовых склок и дел.
– У женщины мозгов нету! – заявлял, например, Вано, разозлясь за что-то на свою жену, тихую больную Амалию, всю жизнь сидевшую у окна вместе с кошкой Писунией.
– Мозги-то у неё есть, а вот ума нет! – поправлял его Михо.
– Как у Писунии, – вставлял кто-нибудь, хлопая костяшками домино или нацеживая пиво из баллона.
– Или как у лисы, – поддакивал Михо, когда-то раз пять ходивший на охоту и снискавший себе славу охотника, хотя в эти пять раз он ни разу не выстрелил из ружья, ибо застолье начиналось сразу по приезде на природу – не успевали даже расчехлить ружья и искупать в речке собак.
– У вас зато мозгов много, целый тазик! – скептически заявляла из окна боевая Этери-деида[8], не дававшая никому спуску.
Её поддерживали другие женщины:
– Целый день – домино и пиво!
– Бездельники!
– Лучше б ворота починили! Вчера опять кто-то зашёл и всё опи́сал!
– Или подвал бы убрали!
– Или работу хорошую нашли!
На работу действительно мало кто ходил, и то – так, на пару часов. Однако в каждой семье был один опорный человек, который всех кормил и одевал, а дальше – их дело: сыты-обуты, не в тюрьме, больнице или морге – и хорошо, живите себе.
И все жили. Взрослые занимались кто чем, а мы, дети, целыми днями играли в прятки, жмурки, пинг-понг, казаков-разбойников, выбивалки, баскетбол. Отрывались мы от игр, только если нас отвлекало что-нибудь интересное типа появления районных психов или бешеной собаки, драки в соседнем дворе или аварии на улице, громкой перепалки в хлебной лавке или дебоша пьяницы в парикмахерской («смотреть» бежали всем районом, от мала до велика).
Особенно бывало интересно, когда во дворе сцеплялись две соседки. Начиналось обычно с пустяка и перерастало в огонь и серу. Доходило и до громких стычек, доставлявших нам наивысшее удовольствие, хотя причиной этих склок чаще всего дети как раз и бывали – кого-то обидели, у кого-то что-то отняли, кто-то кого-то толкнул (однако в этих ссорах никогда не упоминались нации и религии – это было, очевидно, табуировано на генном уровне, ведь в нашем дворе жили одним дружным вавилоном грузины, армяне, русские, евреи, курды и даже семья турков-месхетинцев, уцелевшая при сталинских выселениях).
Разнять разъярённых женщин можно было только силой, растолкав их по квартирам, но и оттуда неслись такие визги, всплески и словесные завихрения, что мужчины только качали головами.
Кстати, в эти моменты мужчины держались все вместе, независимо от того, чьи жёны сцепились. И мы, дети, были едины и, давно позабыв, кто у кого что отнял, радовались зрелищу, жевали горячий шотис-пури[9] с инжиром, собранным тут же с дерева, и удивлялись глупости взрослых. Да и женщины вскоре затихали. А мужчины и не ссорились вовсе.
Тучный и багровый Михо, бывший плотник, ходивший всю жизнь в галифе и сапогах, не только следил за двором: поливал деревья, чинил кран, утеплял крышу, следил за воротами, закрывая их на ночь и открывая утром, резал головы курам-цыплятам и колол поросят, – но и часами возился с нами во дворе: учил играть в шахматы и нарды, делать столы и скамейки, строгать, пилить, паять. Как-то с помощью завхоза с мясокомбината соорудил разборную сцену, и потом пол-улицы приходило смотреть наши дворовые спектакли, после которых накрывался общий стол, куда еду сносили со всех квартир и даже из соседних дворов.
Нам, актёрам, в день спектакля накрывали детский стол. Михо брал самого маленького на колени и наливал всем ли монада, капая в каждый стакан немного красного вина – «для цвета», – себе наполнял увесистую глиняную плошку и начинал:
– В тот день царь Вахтанг Волчья Голова был печален, всё шло плохо: охота не выходила, долго блуждали по лесу, но ничего не подняли, злая ветка чуть не ослепила царя, а его любимый конь потерял подкову и захромал. Царь приказал делать привал у родника. Вода бежала откуда-то сверху, с большого камня. Пока слуги накрывали походный стол, царь снял шлем, подставил его под воду и только хотел выпить, как боевой сокол клюнул его прямо в руку!.. И так – три раза! – Для убедительности Михо щекотал самого маленького, показывая, как сокол клевал царя, а потом зловеще произносил: – Разозлился царь и приказал свернуть соколу голову!
– Почему?.. Жалко!.. – удивлялись мы, хотя и знали о трагической судьбе сокола, на что получали назидательный ответ:
– А потому, что царю пить мешал. Пьющего даже змея не трогает! Нельзя! – поднимал он прокуренный палец. – Но вдруг в это время один из слуг зачерпнул воды, выпил – и упал мёртвым. Оказывается, выше по ручью сдохла ядовитая змея и отравила всю воду!
– Сокол хотел предупредить царя! – торопился кто-то.
– Сокол – хороший? – уточнял самый маленький.
– Очень. Светлая память тому безвинно убиенному соколу! – подтверждал Михо и выпивал плошку под утробное ворчание жены Амалии из окна (с каждой выпитой плошкой ворчание становилось всё громче).
Но все знали, что это
