Иван Бунин - Том 3. Произведения 1907–1914
Газ. «Русское слово», М., 1912, № 162, 164–167, 17–20 июля. Печатается по кн. «Петлистые уши».
Рассказ написан в конце февраля 1912 года. Бунин сообщал П. А. Нилусу 20 февраля 1912 года: «Я написал еще рассказ — развратный». В заметках для автобиографии отметил: «Игнат — конец февраля 1912 г. Капри». В. Н. Муромцева-Бунина писала Юлию Бунину 1/14 февраля 1912 года о работе Ивана Алексеевича над «Игнатом»: «Он увлечен своим рассказом и пишет его в запале. Рассказ „с щекоткой!“» («Материалы», с. 180).
О том, как был «выдуман» «Игнат», Бунин писал М. А. Алданову 23 августа 1947 года: «…Был… у нас на деревне подросток пастух, про которого говорили», что он порочных склонностей, «вот почти и вся правда, от которой пошла выдумка „Игната“».
Посылая рассказ Ф. И. Благову, Бунин писал 18 июня 1912 года: «Многоуважаемый Федор Иванович, посылаю вам рассказ, о печатанье которого мы с вами уговорились в мае перед моим отъездом. Называется он действительно „Игнат“ и настолько сильно сокращен, что думаю, вы сможете напечатать его в 2–3 фельетонах. Делите его как хотите — это, в конце концов, неважно. Будьте добры известить меня о получении его, а также и о том, когда (приблизительно) начнете его печатать» (Бунин И. А. Собр. соч., т. II. М., 1956, с. 407). Публикация рассказа откладывалась еще почти на месяц из-за того, что Благов находил в нем «некоторую рискованность положений и описаний» (там же) для газеты, имеющей широкую аудиторию (письмо к Бунину 29 июня 1912 г.), и требовал переделок.
В автографах (три рукописи, ЦГАЛИ) рассказ имел заглавия «Грушка», «Любовь». Бунин сделал многие сокращения рукописно-го текста в ранних изданиях и потом — по тексту последнего прижизненного Собрания сочинений 1934 года, а также готовя рассказ для сборника «Петлистые уши». Он вычеркнул в авторском повествовании о персонажах многие фразы и эпизоды, которые должны были, по первоначальному замыслу, яснее высветлить личность Грушки (Любки) и Игната. Вот некоторые вычеркнутые строки, в которых говорится о Любке: «Чувствовалось, что ей ничего не стоит признаться в каком угодно стыдном деле», «Она и все позволила бы, если бы нашла это выгодным, возможным, и была бы с любовником проста, деловита, придавая таинственность своим отношениям с ним лишь из хитрости, из желания одурманить…» Вычеркнут эпизод, в котором Любка выглядит крайне бесстыжей в своей связи с барчуком. Лаконичнее после сокращения стал рассказ о раздумьях Игната, как склонить Любку к взаимности: «У, будь деньги, была бы она его: смертным боем бил бы он ее, увел бы в город, нанялся к купцу или лавку открыл, и за все за это полюбила бы она его! Но мало было дворов в Извалах беднее Игнатова, жалованья Игнат получал четыре рубля… Бродили в голове нелепые мысли — убить барыню, убить монопольщика… Казалось порою, что даже церковь мог бы он обокрасть, лишь бы достигнуть своего… Но мысли эти были случайны, оне не касались сердца. Он только все молчаливее становился, все чаще напивался, тратя последнюю копейку, и ходил оборванный, с голыми коленками, в разбитых, сопревших лаптях: сапоги он выменял, но хранил их, на какой-то случай, как зеницу ока». А вот как выглядит в рукописи эпизод, когда перед Любкой неожиданно вырос Игнат с топором:
«— Мой грех, Игнат, — сказала она. — В последний раз прости. До веку буду любить тебя. Скорей добей его. Богаты будем. Тебе ничего не будет. Скажем — захватил меня, из ревности убил… Скорее».
Бунин говорил, что «его всегда влекло изображение женщины, доведенной до предела своей „утробной сущности“».
Любка — личность примитивная. И Игнат под стать ей. Атмосфера, изображенная в рассказе, оттеняет его личность: «женственно красивая Стрелка», собачья свадьба и т. д. — фон, на котором вырисовывается Игнат, раскрываются его любовные страсти. В Любке есть что-то влекущее, непреоборимое, чему Игнат не в силах противиться. Уже в рассказе «Игнат» зарождаются замыслы Бунина, которые он развил в книге «Темные аллеи» «Таинство любви» Мити («Митина любовь») являло собой, говоря словами поэтессы М. В. Карамзиной, «чудо благодатное». Но им владел, как говорил Бунин, не только идеал Мадонны, но и идеал содомский. Митя, с его потребностью прекрасного, в чем-то не совсем ушел в своих сокровенных побуждениях от Игната и после случайной связи с женщиной застрелился: жизненный тупик для него оказался неизбежным, как и для героя рассказа «Игнат».
Глухарь — большой бубенчик, в отличие от колокольчика, открытого снизу.
Поярковые валенки — сделанные из шерсти, «руна с ярки, с овцы по первой осени, первой стрижки» (Вл. Даль).
Захар Воробьев*
«Сборник товарищества „Знание“ за 1912 год», кн. 38, СПб., 1912.
Дата написания в заметках для биографии указана: «Средина февраля 1912 г. Капри».
Об этом рассказе Бунин писал Н. Д. Телешову из Одессы 10 марта 1912 года: «Вот в следующем сборнике „Знания“ (верно, он уже вышел) будет мой Захар — он меня защитит. Почитай. Хвалят» (ЛН, кн. 1, с. 610). Рассказ имел большой успех. 22 марта 1912 года Бунин писал Н. С. Клестову из Одессы: «Тут „Ночной разговор“ и „Захар Воробьев“ сделали некий шум» (Бунин И. А. Собр. соч., т. II. М., 1956, с. 407).
Шум был и в прессе. В. Н. Муромцева-Бунина писала Ивану Алексеевичу 11 апреля 1912 года: «Сейчас я получила вырезки из газет. Очень ругает тебя „Новое время“. Кончается так: „От писаний наших венчанных лаврами изящных словесников становится не по себе“. Это по поводу „Захара Воробьева“». Реакционная газета увидела в этом рассказе Бунина пасквиль на Россию. (См.: «Новое время», 1912, № 12928, 9 марта.)
О чтении рассказа на Капри сообщал племянник Бунина, переводчик Джека Лондона, Голсуорси, Тагора — Н. А. Пушешников в письме к Ю. А. Бунину в 1912 году: «По прочтении его Горький сказал: „Об этом ни слова никому не говорите. Это пойдет ко мне“. Чтение было вчера, когда к нам неожиданно вечером пришли гости: Г(орький), В. С. М(иролюбов), M. М. К(оцюбинский) и М. Ф. (Андреева). В. Н. (Бунина) и М. Ф. ушли в номер к Чер., а мы остались одни. Сначала разговор не вязался — молчали, мычали — и (Бунин) предложил гостям прослушать его новый небольшой, на полчаса, рассказ. После двух первых страниц Горький сказал: „Это что-то хорошо! Постойте, дайте дух перевести“. Горький был захвачен — „это великолепно! Какие люди у нас бывают!“ Мих. М. (Коцюбинский) сказал, что рассказ прекрасный, „он словно пропитан ржаным запахом“. В. С. тоже хвалил, но особенно много и долго, несколько раз возвращаясь к теме, хвалил Горький. Даже дорогой, пока мы провожали его до дома, он продолжал о рассказе. Он шел отдельно с Иваном Алексеевичем и был как-то особенно нежен, ласков и интимно мягок с ним. Он очень любит, когда говорят о больших людях, героях» («На родной земле», Орел, 1958, с. 307).
Захар Воробьев из Осиновых Дворов. — Название деревни не вымышленное. Здесь бывал Бунин, приезжая в Глото-во, он сделал записи в дневнике о встречах с крестьянами этой деревни.
…пыль на дороге как пыс. — Как пысняк, поросль.
…осты вешать. — Ость — щетинистый усик на зернах ячменя, ржи, пшеницы; в данном случае — в мякине, в отходах после обмолота колосьев и отвеиванья зерна; речь идет о корме для скота.
…церковный титор… — Правильно: ктитор — церковный староста.
Шат — нечистый дух, черт, шайтан.
Ермил*
Журн. «Современник», СПб., 1913, № 1, январь, под заглавием «Преступление». Заглавие «Ермил» дано рассказу в сб. «Последнее свидание». Печатается по кн. «Петлистые уши».
Бунин записал в дневнике 9 мая 1912 года: «Юлий, Митя и я ездили в Симонов монастырь. Потом в пятом часу были у Тестова (ресторатора. — А. Б.). Говорили о Тимковском (о писателе Н. И. Тимковском. — А. Б.), о его вечной молчаливой неприязни к жизни. Об этом стоит подумать для рассказа».
В рассказе «Ермил» неприязнь к жизни анализируется Буниным как один из существенных элементов психологии преступности.
Он внушил себе, что все ему лиходеи… — Озлобленность, вечное недовольство всем претили Бунину, в ком бы это ни проявлялось — в интеллигентах или в темных деревенских людях. В рассказе «Пыль», увидев мужиков с «замученными» скукой лицами, рассказчик спрашивает: «Откуда эта мука скуки, недовольство всем? На всем земном шаре нигде нет этого».
Удавили же когда-то мужики лесника в Дехтярном, чтобы натопить из покойника каких-то свечек колдовских. — По-видимому, убийство с ритуальной целью факт не вымышленный. В журнальной редакции «Деревни» упоминается аналогичное преступление: «Мужики из Колодезей удавили в Курасовском лесу караульщика — с тем, чтобы разделить для каких-то колдовских целей веревку, снятую с мертвого».
