Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн
На Бали он какое-то время писал прозу от лица своей собаки, которая к нему как-то на Бали пристала, и он в ней души не чаял. В какой-то момент он сказал, что хочет остаться на Бали, жениться, но жена ему нужна просто как хозяйка в доме, которая бы ухаживала за ним и за его другом. Друг назывался, я не помню, как собаку зовут, но… – Пани Броня. – Пани Броня, да? Так вот, он от лица собаки завел страницу в Фейсбуке, где вел за себя отдельно страницу и за эту собачку. Описывал разные истории из жизни. Допустим, один день из жизни собачки «Как меня мой друг Владик взял купаться в море, а потом повел меня на рынок и стал выбирать цветы, из которых сплел мне прекрасный венок, и этот венок он повесил вокруг моей конуры. А потом он решил взять меня в кроватку, и мы целый вечер в кроватке куксились…». Это что-то потрясающее. Ну и Владик описывал все самые нежные свои отношения с этой собачкой. Я так умилялся, потому что Владик мог что угодно и кого угодно любить, но дойти вот до такого прекрасного самоотождествления себя с балийской природой… Ему нравилось всё там.
Я хотел рассказать про Людовика XIV. Как-то раз тогда приехал в Москву Марио Тестино, лучший друг Влада, американский фотограф, он привез Кейт Мосс, они открывали журнал Vogue. Владик тогда активно использовал образ Усамы бен Ладена, у него была туника арабская, длинная, в которой был потайной карман. Ну и, собственно, он постоянно наклюкивался, и в «Трех обезьянах», где мы должны были встречаться, он поцапался с каким-то официантом, потому что ему рыбу подали не так, как надо. И он пошел на кухню, выяснять. Я пошел снимать на кухню за ним, я вел видеорепортаж, но он мне сказал: «Останься здесь, Майкл». Потом пошла ругань, крики. Я услышал, как бьется посуда. Когда Владика оттуда вывели, у него красовался фингал на лице. Когда я спросил: «Владик, за что?» – он говорит: «Это повар, мудак, меня неправильно понял». Он встретился с Марио Тестино, который к тому времени тоже уже наклюкался, они были друг друга рады видеть, и Марио Тестино, тоже гей, пошел знакомиться с каким-то парнем в этих «Трех обезьянах», и они пошли в туалет. Через пятнадцать минут Тестино оттуда выходит с большим фингалом. Так они оставшийся вечер общались, друг другу улыбались с двумя фингалами напротив друг друга. На следующий день Владик изображал Людовика XIV, пришлось наносить много штукатурки на лицо, потому что никак фингал было не убрать. В тот момент, когда он потел, у него этот фингал всё равно проступал сквозь макияж.
П.П.: Я могу дополнить рассказом о том, как мы пришли с Владиком на пресс-конференцию в Берлине, когда была выставка «Москва – Берлин». Официальная пресс-конференция, там министр культуры Германии, типа там бургомистр Берлина и так далее. Владик пришел в виде Гитлера. Причем он очень аккуратно подошел к вопросу. Он полностью преобразился в Гитлера, но при этом обошелся без какой-либо нацистской символики, то есть придраться было как бы не к чему: человек такой с усиками, с портфельчиком, но без каких-либо свастик или чего-то такого. Мы сели с ним специально в первом ряду, прямо перед лицом всех этих важных особ, которые сидели за специальным столом и давали пресс-конференцию, и Владик устроил невероятный мимический концерт, что, кстати говоря, было полной инновацией, потому что мимику Гитлера мы знаем в основном по его выступлениям, а Владику удалось изобразить слушающего Гитлера, причем виртуозно. Он постоянно демонстрировал невероятную увлеченность произносимыми речами, экспрессивно наклонялся вперед, сжимал руки, иногда ронял серьезный кожаный портфель, который он сжимал под мышкой. Я видел, как люди морозятся, все эти министры германские, видя, что они выступают неожиданно перед самим фюрером, и как у них пробегают волны паники по лицам, потому что непонятно, как это всё воспринимать. С одной стороны, вроде бы скандал, а придраться-то не к чему, то есть нет никаких фашистских значков, нет ленты со свастикой – ничего такого нет, но перед ними сидит Гитлер. И из их немецкого коллективного бессознательного, видимо, выплывало очень двойственное желание: то ли дать ему пиздюлей, то ли, наоборот, как-то вежливо вытянуться в струнку перед ним. Но при этом никак реагировать они вроде бы не имели права, соответственно, они держали себя в руках, характер у них был нордический, выдержанный, но далось им это нелегко, потому что Владик делал всё, чтобы вывести их из равновесия. Но они выдержали, а я, конечно, не выдержал, и периодически ползал там где-то возле Гитлера от хохота, так что был шанс, что меня выведут из зала вместо Гитлера, который как раз вел себя вполне прилично.
В другой раз, я помню, поздний вечер, а может быть, даже ночь, я иду по Покровке в Москве, падает снег, такая романтическая московская ночь, хрустящий такой, искрящийся январский снежок, который Владик так любил воспевать в песне «Гремит январская вьюга». И действительно, можно сказать, сквозь январскую вьюгу ко мне приближается показавшийся мне гигантским православный священник. Мне показалось, что это почти великан, очень толстый, большой священник. Я подумал: надо же, какие священники крупные бывают.
Когда мы сблизились, я увидел, что это Владик, очень румяный, дико веселый, где-то откормившийся невероятно, который очень радостно сказал, что у него отличное настроение, потому что он развелся с женой. Я был немного поражен, потому что я уже успел забыть, что у Владика, оказывается, есть жена. Он очень радостно сказал, что он развелся с женой и идет тусоваться. Ну то есть имелось в виду, что он вернулся в родные ориентиры. Конечно, очень много еще можно рассказать про Владика…
Надо сказать, что Владик был большим поклонником классической музыки, особенно любимым его композитором был Люлли. Владик умел заразить окружающих любовью к этому композитору. Один раз, придя в некую очень запущенную, заброшенную квартиру, которую Владик временно занимал в центре Москвы, я увидел двух рослых охранников, уж не знаю, откуда они прибыли, то ли это были охранники супермаркета, то ли еще чего-то, но, видимо, это были охранники Первой аптеки. Они лежали рядышком,
