Камень небес - Валерий Викторович Дмитриевский
– Мария Егоровна?
– Суханова. Главный врач. Мы стараемся как-то помочь людям в таких ситуациях, как у вас. А у неё с этим строго. Так что я надеюсь.
– Да я с ней вряд ли встречусь, – ответил я. – Спасибо вам огромное.
Получив заявку с подписью главврача и печатью, я так же полубегом помчался в аэропорт. Неужели это делается так просто? Почему же раньше мне никто не подсказал? Ладно, Павел Сергеевич и Боря, им неинтересно, чтобы я у них время отнял. Но диспетчеры-то знали про эту возможность и молчали. Или просто не догадались? Это сегодня зашёл разговор на эту тему, вот Людмила и вспомнила. Не могла она пораньше вспомнить! Впрочем, что теперь о том. Радуйся, что рейс наконец в кармане!
Я влетел в диспетчерскую.
– Татьяна Петровна мне звонила, – сказала Людмила. – Рудницкий садится в шесть пятнадцать, через десять минут. Я его предупредила. Груз у вас есть?
– Да продуктов немного. И свой рюкзак. Сейчас из камеры хранения принесу.
Тут я заметил Павла Сергеевича, сидевшего сбоку за большим столом с картой. Он внимательно её рассматривал, потом поднял глаза.
– Ну что, схитрил?
– Какое схитрил, человек у меня там заболел, – возмутился я. – Люди – они такие, они иногда болеют.
– Ладно, не заливай. Что я, не понимаю? Лети, чёрт с тобой.
И он вышел из диспетчерской. Я стал благодарить Людмилу за совет.
– Что бы я без вас делал!
– С вас шампанское, – рассмеялась она.
– Это когда вернусь, – пообещал я. – Сейчас не успею.
Но у меня оставались кое-какие сомнения. И я задал Людмиле вопрос:
– А вдруг главный врач потом спросит: где больной, которого вертолётом должны были вывезти?
– Да не спросит, у неё других забот полно. Ни разу такого не было.
– Но всё равно это надо как-то оформлять? Как-то отчитываться, какую-то историю болезни придумывать…
– Не ваша это печаль. Делали же раньше. И теперь отчитаются. Или вы раздумали лететь?
Чего я, в самом деле, морочу себе голову? Получается, мне хотят помочь, а я ищу способы отказаться. Проще надо быть!
Хлопнула входная дверь, послышались шаги, и в диспетчерскую вошёл Рудницкий.
– Здравствуйте, – сказал я.
Он ответил, не глядя на меня:
– Здоро́во. – И спросил у Людмилы: – Куда летим? Где врач?
– Врача не будет, Юрий Анатольевич, – сказала диспетчер. – Вот ему очень надо. – И показала в мою сторону. – Он семнадцать дней не может улететь. То ПОХ, то геологи.
Рудницкий обернулся. Но и виду не подал, что вспомнил, как я разозлил его вчера своим предложением.
– Понятно, – сурово сказал он. – Сколько груза?
– Килограмм сорок, но он в камере хранения…
– Ну, так получай и тащи к вертолёту, – распорядился Рудницкий. – Где точка, покажи. – И он развернул свой планшет.
Я подошёл и ткнул пальцем.
– Наколи. Ну, карандашом отметь. Вон карандаш у Людмилы возьми… Так, квадрат тридцать два девятнадцать. – И Рудницкий сел за стол измерять азимуты маршрута.
– Площадка обозначена? Снег утоптан? Флаг висит – ветер определять? – пытал он меня, записывая цифры.
– Да всё должно быть, – заверил я его, выбегая из двери, хотя понятия не имел ни о чём об этом. На вертолёте я раньше летал… вернее, меня возили – только в армии, и то летом, и такими деталями я не обязан был интересоваться.
За три захода я перетаскал всё из камеры хранения к вертолёту и с помощью техника погрузил в салон. Подошёл Рудницкий, держа в руке какой-то прибор, и показал мне на правое кресло в кабине. Сам угнездился в левом и захлопнул дверцу. Прибор он закрепил на пружинных растяжках чуть сзади кресел, надел наушники, прижал к горлу ларингофон и запросил разрешение на запуск двигателей.
12
Вертолёт Ми-8, на котором нас забрасывали на границу, это большая и мощная машина. Не самолёт, конечно, но в нём на пролетающий за бортом мир тоже приходилось смотреть через круглое окошечко иллюминатора сбоку, как в самолёте. Кабина пилотов на «восьмёрке» в полёте обычно закрывается, а если и бывает открыта, то видишь только спину бортмеханика, который помещается на откидном сиденье в проёме дверцы. А в этом Ми-2 сидишь, как в легковушке, с той разницей, что кабина почти прозрачная. И когда вертолёт взлетел и стал набирать высоту, мне стало жутковато от открывшегося вокруг пространства, которое было совсем рядом. От него защищала меня только нижняя часть дверцы справа да панель приборов впереди. Особенно я опасался смотреть вниз, где под носки моих сапог подплывали всё уменьшающиеся дома посёлка, а потом скальные берега Байкала и гладкое ледяное поле, далёкий левый край которого терялся за торсом Рудницкого, облачённого в кожаную пилотскую куртку. Я боялся пошевелиться, словно сидел на бревне, перекинутом через пропасть. А Рудницкий, достигнув положенной высоты, вздумал достать противосолнечные очки и стал протирать их, для чего штурвал, напоминающий невысокий посох с разными кнопочками на набалдашнике, зажал у себя между коленями, чтобы освободить руки. Он протирал очки долго и тщательно, совсем не глядя вперёд, и я опасался, что он потеряет ориентировку или невзначай выпустит штурвал из… ног, и машина свалится в какой-нибудь вертолётный штопор. Надев наконец очки и взяв штурвал в руку, он снял увесистый камень с моей души.
Оглядываясь в кабине, я посмотрел и на прибор, который установил Рудницкий перед полётом. В прозрачное окошечко было видно перо самописца, чертившее линию на разграфлённом бумажном ролике. Линия от начальной точки постепенно поднималась вверх, потом стала горизонтальной. И я догадался, что это и есть тот самый барограф. Он записывал высоту нашего полёта. Ну конечно, ведь «баро» – это давление (как в слове барометр). Чем выше мы поднимаемся, тем меньше давление воздуха. И если будет непредусмотренная полётным заданием посадка, на барографе она отразится. Если бы я сразу про это знал, ни за что не полез бы к Рудницкому со своей дурацкой идеей.
Мы летели не прямым путём над тайгой и горами, а придерживались дороги, по которой ездили с Гуреевым. Я подумал, что так, наверное, и ориентироваться легче, и искать проще, если – тфу-тфу, конечно! – случится какая-нибудь авария. Было видно, как дорога со льда вышла на берег, потом внизу возникло несколько улиц будущего города. Немного не долетев до него, мы резко повернули направо, прошли над мостом через речку Тыю, и прямо по курсу открылась уходящая вдаль трасса стройки века, обозначенная широкой просекой в тайге и следами земляных работ на ней. Скоро впереди показалось множество крохотных домиков,
