Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном - Евгений Германович Водолазкин
— Все равно в город еду, давайте подброшу. Автобусы сегодня после обеда раз в час ходят, замерзнете.
Светлое пятно не шевелилось. Боится, понял Насыр с досадой. Она-то мое лицо видит. Может, всех таких боится.
Он добавил уже тише:
— Я таксист, в Осинки клиента отвез, на обратку никого не нашлось, пустым еду. Вас за так довезу.
Насыр подождал, застегивая куртку, хмыкнул и шагнул к машине. Не хочет — не надо. Ей, в конце концов, жить. Ну или не жить.
Силуэт шевельнулся — как именно, Насыр не разглядел, но сразу сообразил, что женщина посмотрела на часы на запястье или в телефоне, почему-то не давшем ни малейшей подсветки.
— Еще рано, — сказала она.
Тихим грудным голосом сказала, но Насыр услышал: как раз стих ветер и прервался тоскливый скрип. Он сам едва не заскрипел от внезапной колючей дрожи, взбежавшей от лопаток к макушке, и ответил:
— Помирать всегда рано. Заболеете или еще чего хуже. Давайте хотя бы до Московской подброшу, там магазины и кафешки сегодня допоздна. Или куда удобно. В тепле ждать приятней.
Она опять двинула, кажется, рукой — очевидно, все-таки с телефоном, и до Насыра дошло:
— А, вы такси заказали на конкретное время? Так я предупрежу сейчас диспетчера, что перехватил, а с водилой рассчитаемся, нормально все будет. Там опять вся система упала, и приложение, и навигатор тоже, вообще ничего толком не работает. Да вы знаете, небось. Телефон снова телефоном стал, чисто позвонить.
Он усмехнулся и для очистки совести уточнил:
— Поедем, а? А то я потом изводиться буду, а тут дубак, а вы одна, и вообще.
Насыр был почти уверен, что женщина не пойдет и коли не замерзнет здесь, так отстудит себе все на свете, коза упрямая. Поэтому он собирался, как тронется, позвонить Трофиму или Боре, которых диспетчеры использовали в таких, не слишком частых, но все-таки регулярных, случаях.
Не дождавшись ответа, Насыр кивнул и сел в машину. И снова вздрогнул, потому что одновременно с его дверью захлопнулась правая задняя дверь, а женщина, оказавшаяся изумительно проворной, щелкнула ремнем безопасности и замерла на диване, глядя на Насыра через зеркало, но как будто прямо в глаза.
Не женщина это была, а девушка. Ослепительная.
Глаза у нее были красивые, черные, и сама она была очень красива, очень молода и очень бледна. Еще бы, столько на морозе проторчать.
Растекшаяся от заднего сиденья волна холода сунулась Насыру за ворот и к бокам. Он поежился и поспешно включил печку, бормоча, что сейчас тронемся и согреетесь сразу. Сзади тут же дохнуло жаром, аж шея взмокла и мгновенно высохла. Насыр смутился, убавил градус, включил поворотник и начал выезжать из кармана, но тут же дал по тормозам.
Мимо пролетел темный спорткар, опасно вильнув и заорав сигналом, звук которого стремительно менялся согласно какому-то физическому закону. Насыр вдохнул в тон сигналу, пробормотал: «Вот… летчик», с трудом оторвал от руля холодные мокрые пальцы и вытер их о штаны, похвалив себя за то, что не выругался при девушке. Да не только в девушке дело. Не выругался — всяко молодец, ибо сказано: «Не злословьте» и сказано: «Тот, кто слышит и судит каждое слово, всегда рядом».
А если бы я на печку не отвлекся и успел выехать на дорогу, он бы в меня обязательно врубился, с ужасом осознал Насыр и снова принялся вытирать ладони о штаны. Или догнал бы на следующем повороте, там как раз слепой участок. А сбрасывать скорость водитель спорткара, похоже, не привык.
Девушка громко вздохнула. Ну да, сели и не едем, кругом на километры никого, вечер надвигается, и кто его знает, что водитель задумал.
— Все нормально, уже трогаемся, — поспешил успокоить Насыр.
Он дисциплинированно посмотрел в боковое, потом в верхнее зеркало и ободряюще улыбнулся. Девушка в ответ не улыбнулась. Она смотрела в зеркало, прямо в глаза Насыру, серьезно и даже строго. Сидела девушка уже не прямо, а очень расслабленно, и пальто у нее, оказывается, было расстегнуто и сверху, и снизу, и белая кожа сияла, сверху и снизу, ярко и остро, как галогенка или даже язычок ацетиленового пламени.
Так же ярко и остро Насыр понял, что под пальто на девушке ничего не надето.
Понятно, почему так озябла, подумал он машинально и спохватился: что, даже на ногах ничего? Ну, ниже ослепительной и совершенно чеканной коленки?
Длиннющая узкая голень переходила в длиннющую узкую лодыжку и длиннющую узкую ступню, так что нога походила на мускулистую анаконду-альбиноса. Вправду босиком, понял Насыр. Это как же она до остановки-то дошла? И откуда? Или ее выбросили там?
Но тут девушка сняла ногу с ноги и, не отрывая угольного взгляда от зеркальца, неспешно развела мраморные коленки.
Насыра опять обдало жаром, уже не понять, сзади, спереди или изнутри. Он поспешно отвел глаза, снова вытер руки о штаны, вернул рычаг на нейтралку и сказал, предварительно откашлявшись:
— Вы если про оплату беспокоитесь, не беспокойтесь. Не надо ничего.
Сзади молчали. Насыр пожал плечами и раздраженно добавил:
— Если так хочется, можно на телефон бросить.
Сзади донесся шорох. Насыр нерешительно глянул в зеркало и расслабился. Теперь белым светилось только лицо девушки, а силуэт был беспросветно темным, даже лежавшая на коленях ладонь, вроде пустая, но выставленная так, будто держала телефон. Сидела девушка уже прямо и смирно, даже снова успела пристегнуться, кажется.
Насыр, запнувшись, с некоторой досадой продиктовал номер. Девушка принялась чертить темным пальцем по темной ладони, нет, по кожаной перчатке, — снова нет, не перчатка это, а все-таки телефон, и да, экран у него совершенно без подсветки, как у читалки на электронных чернилах.
— Сумма на ваше усмотрение. Но лучше на эти деньги подарок кому-нибудь купите. Хоть себе, а лучше детишкам, соседским, допустим, или племяннику. Печеньки там, игрушку. Правда, мне приятней будет.
Он сказал это больше для себя или того самого всегдашнего судьи-слушателя, чем для девушки, которая вряд ли привыкла не получать, а делать подарки, тем более детям — молодая больно. Понизив голос, Насыр совсем для себя пробормотал привычно: «Бисмилля», снова проверил дорогу по зеркалам и тронулся, стараясь не отвлекаться на ухваченный пристальный взгляд сзади. Не пристальный даже, а пронзительный. Пронизывающий.
Смотри, кривляйся, ногами болтай, да хоть закувыркайся там, только меня не трогай и сама будь здорова, подумал Насыр мрачно. Девушка, кстати, может вправду быть нездоровой, не умственно даже, это бы ладно, кто сегодня здоровый-то, а физически — раненой, простуженной или
