Караваджо, или Съездить в столицу, развеяться - Геннадий Кучерков
Медсестру Лену покорило отношение юноши к спящему пациенту, его желание вернуть больного к жизни. Она была единственной, кому он шёпотом рассказывал о том, какие манипуляции выполняет и получал от неё горячее одобрение. Сердобольность вообще была свойством её натуры. Она возмущалась врачами, фактически признавших обречённость спящего пациента. Как-то в разговоре у них зашла речь о том, что у этого человека, возможно, нет родственников. И они единодушно решили, что выполнят их роль в час его кончины, если родственники к тому времени так и не обнаружатся.
Поэтому Алёше Ветрову не стоило больших трудов уговорить Лену как-нибудь незаметно поставить катетер. Ради спасения страждущего она была готова пойти ещё и не на такое. По его же просьбе она незаметно внесла в палату стойку для капельницы и закачала в банки с физраствором препараты, изготовленные юношей. Их легко можно было спрятать среди техники в комнате у окна.
Под разными предлогами практикант время от времени задерживался в отделении, а слишком припозднившись, и оставался там на ночь, напрашиваясь в помощники дежурному врачу. Первую капельницу он подключил к катетеру после отбоя в больнице. Для начала он установил самый минимальный режим дозирования. По его расчётам полный цикл капельницы должен был завершиться не ранее, чем через два часа. Он и просидел все эти два часа рядом с больным, не спуская с него глаз.
Первый опыт не дал результата, впрочем, на немедленный эффект юноша и не надеялся. Боясь разоблачения своих своевольных действий, Алексей тем не менее повторил капельницу ещё несколько раз, постепенно увеличивая дозу своего снадобья. Ему везло — в процессе этих процедур ни дежурная сестра, ни дежурный врач не заглядывали в палату, целиком полагаясь на самого практиканта. Да следы своего «преступления» он старался быстро и аккуратно ликвидировать: снимал и выносил на мойку банки из-под своей «алхимии», как называла Лена его микстуры.
В тот вечер, сделав очередную капельницу, Алёша отправился в соседнюю палату, где приметил свободную койку, чтобы прилечь. Спать не хотелось, он закинул руки за голову и задумался, как быть, если его тайный эксперимент не даст результата. С какого-то момента его стал раздражать посторонний шум, что-то вроде монотонного бормотания. Он подумал, что в палате кто-то бредит. Сел на кровати, прислушался, шум шёл из коридора. Наверно, больные, страдая бессонницей, где-то языки чешут. Он вышел, бормотание стало громче. Пошёл в одну сторону, звук стал отдаляться, вернулся, пошёл в другую. Он не поверил своим ушам. Шум шёл из седьмой. Кому пришло в голову устраивать разговоры у постели полумёртвого человека?
С тех пор, как практикант стал осуществлять свои манипуляции со Спящим, он оставлял дверь палаты открытой, если находился где-то рядом. Мало ли какой эффект окажет капельница. Так было и в этот раз, дверь в палату он оставил приоткрытой. И оттуда звучал монотонный голос. Он вошёл и замер в изумлении.
Голос шёл с кровати и был приглушен и неразборчив из-за дыхательной маски. Практикант снял маску. Полилась, вполне разборчивая, местами даже рифмованная, русская речь, напоминающая классическое монотонное чтение авторами своих стихов. Алёша сообразил сразу включить диктофон на своём телефоне, положил его рядом с говорящей головой и бросился в ординаторскую за дежурным врачом.
Спящий говорил с перерывами ещё минут сорок. Приборы высвечивали обычные для спящего показания давления, пульса, температуры. Дыхание стало более заметным, больной дышал самостоятельно. Дежурный врач записал в журнале, что у летаргического пациента было замечено состояние близкое к бредовому. Он затруднился назвать причины такого явления.
Единственный, кто не то что догадывался, но был абсолютно уверен, в чем причина такого изменения состояния пациента седьмой палаты, был Алёша Ветров. Вместе с дежурным врачом он прослушал запись монолога Спящего. Это не было бредом в полном смысле слова. Речь отличалась местами чёткой ритмической упорядоченностью. Она состояла из отдельных более или менее продолжительных кусков, между которыми говорящий от несколько секунд до минуты как бы отдыхал.
Оратор явно тяготел к рифмованию своей речи. И врач, и практикант, мало что понимали в стихотворчестве. А тематическую составляющую монолога врач определил, как «бред философствующего пенсионера пессимистического настроя». Юноша возразил:
— Почему бред? Может это просто размышления пожилого человека о жизни?
— Может и так, — не стал спорить врач. — Проснётся, спросим.
МОНОЛОГ СПЯЩЕГО
Было ли это связано с манипуляциями Практиканта или самостоятельно вскрылись внутренние резервы организма, но из сновидений Спящего исчезли без остатка все его средневековые приключения. ОН уже не видел себя в подвале, но в его подкорке по-прежнему сидела мысль о том, что ОН находится в предсмертном состоянии, и вот-вот должны предстать перед ним картины всей его жизни, начиная с детства.
Но вместо этого подсознание вернуло его к давним размышлениям о жизни и смерти, которые он однажды решил записать. Это случилось после его возвращения из очередной больницы, где ОН попал в палату с любителями пофилософствовать как раз на эти темы. Высказался тогда и ОН.
Продолжая дома раздумывать над этими вопросами, ОН ловил себя на том, что его опять подводит память. Проблема слабой от рождения памяти усугублялась сильным атеросклерозом в связи с ишемическим заболеванием. Ему трудно было удержать нить своих мыслительных конструкций, и ОН начал их записать. Из опыта своей предшествующей жизни ОН знал, что иногда самый верный способ запомнить или изложить мысль предельно ясно и лаконично — это попытаться подчинить ее рифме. Поиск рифмы, как ничто другое, помогал ему конкретизировать, дисциплинировать мысль, позволял избавиться от многословия.
Это было увлекательное занятие — рифмоплетство (ОН стеснялся называть это стихосложением). Десятки, раз повторяемые им в поисках рифмы строки, крепко впечатались в память и теперь стали всплывать в его голове. Работая в поисках рифмы и ритма, ОН много раз проговаривал отдельные строки и целые строфы вслух, и этот процесс воспроизведения текста зафиксировался в его мозгу. Микстура Алёши, вероятно, вскрыла именно этот закоулок памяти и некогда созданные им «перлы» сейчас вновь озвучились:
…порой несносен этот мир:
условностей дурацких казематы
и выживанья ради труд-вампир
пьют время жизни без остатка…
Жить без оглядки человеку не дано.
Свобода воли — утешенья жалкий фетиш,
иллюзий флёр развеялся давно…
Смысл жизни? В никуда ты метишь…
Для большинства прожитые года,
как холм осыпавшихся листьев дуба.
Сметёт их дворник в три ведра,
не потянуть им даже пуда…
Жизнь! — лишь эпизод
в существованьи Вечной Смерти…
Свет! — Тьмы лишь отблеск
в непроглядном мраке.
И в бесконечном
