Фарфоровый птицелов - Виталий Ковалев
Где-то часикам к 8 вечера мы с ним, обойдя свои владения и проверив печати, слетались у меня в компьютерном классе, ставили чаёк, доставали сухари, рафинад и предавались дольче фарниенте — приятному ничегонеделанью. Спали (а мы по ночам бессовестно себе это позволяли) на сдвинутых стульях, укрывшись шубами и положив под голову какие-нибудь стопки бумаг в папках. В этом щемящем неуюте таился для нас какой-то своеобразный уют, уют высшего порядка. Мне нравились эти бесконечные чаи и медленные разговоры с Михалычем о том, о сём, да и платили за дежурство хоть и небольшие деньги, но зато сразу. Как-то в один такой уютно-неуютный вечер угостил меня Михалыч коньяком из железной фляжки. Так славно растёкся этот добрый напиток по нашим внутренностям, такая нечаянная волна тепла прокатилась — хорошо нам стало. Поведал мне Михалыч об одном своём странном приключении…
— Взять этот злосчастный алкоголь! Сколько он бед причинил людям, сколько семей разрушил, такая гадость, а вот мы-то сейчас сидим и радуемся — блаженное тепло в утробах, тихая радость в сердце! Иногда, выходит, он зло, а иногда помощь. Удивительную шутку однажды алкоголь сыграл со мной. Этим летом возвращался я как-то пешком с дачи, налегке, с небольшим рюкзаком. Дача у меня высоко в горах — семь километров шагать по ущелью. Можно по дороге, а можно по известным мне тропкам. Я тропки предпочитаю — труднее, зато нескучно. Ну вот, шагаю вдоль речки, берег высокий, вниз к воде стихийные такие, крутые спуски кое-где образовались. Прохожу мимо такого как раз спуска, вижу — молодая женщина в купальнике карабкается, ничего у неё не получается, соскальзывает, решил помочь, спустился к ней. Э-э, да она под хмельком! И крепко под хмельком. В руке сжимает початую бутылку «Пшеничной». Окинула меня блуждающим взором и говорит, кое-как справляясь с языком:
— Мне должно быть стыдно, но я… странное дело… никакого стыда не испытываю… Бывают, знаете ли, такие состояния… С вами так бывало? Вы что, помочь хотите? Мне?.. Нет, нет… что вы!.. Плюньте вы на меня! Нашли, кому помогать. Я пьяна, как сапожник. Впрочем, если хотите по-настоящему помочь — сделайте одолжение, утопите меня в этой жуткой речке. Вы большой и сильный, у вас должно получиться. Не хотите?.. Жаль! Очень жаль… Странный вы человек… Ну что ж, придётся лезть туда, наверх…
Беру её за руку и тащу, она продолжает бормотать что-то, не выпускает из рук свою бутылку. Наконец, с горем пополам выбрались на берег. Сбивчивый монолог не прекращался:
— Где-то здесь, под каким-то деревом я храню свои вещи… Надо найти это дерево.
Ходим от дерева к дереву.
— Спасибо, Вы, похоже, спасли меня. Большое вам спасибо! Придётся жить дальше… А я что-то не хочу и не умею… совсем разучилась… там… с этой моей бутылочкой… на речке… У китайцев считается: тот, кто спас кому-либо жизнь, должен заботиться о спасённом до конца его дней. Вот что вы наделали… Оберегайте теперь меня от всего: от голода, от холода, а главное от тоски.
— Но я-то ведь не китаец.
— То есть как не китаец? Почему?
— Сам не знаю, такой уродился.
— Сочувствую. Да, впрочем, мне кажется, я тоже не совсем китаянка… Что-то во мне есть такое, некитайское… Вы не находите?
— Нахожу.
— Простите, но вы кажетесь мне каким-то… каким-то… не в меру трезвым. Да, трезвым. Как-то неуместно трезвым… ни к селу ни к городу… невпопад. Впрочем, вы не виноваты — в жизни всякое бывает… Зато вы выглядите таким основательным. Да-да, готовая «опора в превратной судьбе». За вас хорошо было бы выйти замуж, но я так догадываюсь (она пропела): «в дилижансе свободных мест, представьте, нет». Жена, дети, внуки, правнуки, праправнуки, прапрапра… Да, вы, пожалуй, продолжайте не пить… Продолжайте. Так для вас будет лучше. Посмотрите на меня — вот что водка делает с человеком. А ведь я ещё совсем недавно, каких-нибудь два часа назад, была полезным членом общества, имела колонку в журнале, у меня где-то дома есть значок ударника комтруда. И вот чем я стала — тьфу! Где румянец, что спорил с зарёю? Где волнистых волос густота? Не знаете!? Молчите? Небось, презираете? Стоп, стоп, машина! Не спешите! Как говорил герой одной пьесы: «Я пал, чтоб встать!»… Из меня ещё может выйти что-то путное… Кто его знает… Пьяный проспится…
Вот оно, моё дерево, дайте я его расцелую, сберегло, сберегло мои пожиточки, умненькое моё! Вам, наверное, не терпится меня покинуть? Не раз-ре-шаю. Вас замучают угрызения совести. Дёрнула вас нелёгкая меня спасать! Утопили бы — и не было бы забот ни у меня, ни у вас. Небесный свет теперь бы уже… лобзал… да… вовсю бы уже лобзал… бесплотный взор моих очей… Потерпите, я попробую одеться.
Она принялась мучительно укрощать сначала джинсы, а потом блузку, не принимая ни в коем случае моей помощи.
— Спасибо, вы очень любезны, но мне уже 27 лет, я уж как-нибудь сама! Меня никто здесь не бросил. Это я их всех бросила. Сколько можно терпеть! Ну, уж я им и высказала. И это называется муж! Желудочно-кишечный тракт… Ржавый арифмометр. Ржавый, скрипучий арифмометр! С меня хватит! Не права Ахмадуллина — пошлость — не уют ума. Это ловушка. Трясина! Бежать. Бежать! На-до-ело! Лучший тест для претендента на мою руку: сколько будет 12 × 12? Услышу в ответ «144», прикажу отрубить голову. Как принцесса Турандот! Вы ещё не ушли? Спасибо! Потерпите немного. Вам я голову рубить не собираюсь. Вы мне нужны. Я просто не представляю своей жизни без вас. Подержите бутылку. С минуты на минуту я буду готова. Проклятая кофточка, упирается, как живая! Нет, надо ещё немного выпить. Для вдохновения.
Она приложилась к бутылке (много выпить я ей не дал):
— Вам хватит.
— Да ведь я чуть было не отрезвела… Вот была бы катастрофа… Чёрт возьми, не хочу погружаться в царство необходимости, в этот гениальный и тупой причинно-следственный механизм. Ну, ещё один маленький глоточек — и я спасена. Пожалуйста!
Я дал ей
