Земля Сахария - Мигель Коссио Вудворд
… пониже, пониже, Пако, вот так. Ты должен призвать на помощь все свое умение, учение, терпение, мучение, исступление… Теперь надо содрать верхушку, прочь все лишнее! Прочь! Теперь одним ударом разрубим стебель. Ну-ка, изо всей силы! Ну и крепок же стебель! А теперь отбросим назад, р-раз! Хорошо получилось! Это самое трудное. Придется здорово поломать хребет. Хребет — это ведь говорится только о животных, ну вот я и говорю. Ну-ка еще: у-дар! Нет, не получается. Вот тебе, вот тебе, вот тебе, проклятый! Отбросить! Отправляйся-ка к своим родственникам. Хорошо. А теперь начнем снова. Если ударить тупой стороной мачете, стебель сам свалится. Сначала надо срезать верхушку. Какая зеленая. Зеленая, как изумруд. Эх, промахнулся, надо было ближе к середине. Ну-ка, поломай хребет. Черт возьми, я его вырвал с корнем. Весь в земле, весь-весь в земле. В кучу его! Ну и мокрый же я, просто обливаюсь потом. Остановимся на минутку. Дарио смотрит. Не буду останавливаться, а то он подумает… Ну и пусть думает! Вообще-то, конечно, я никуда не гожусь. Надо попросить Папашу наточить мачете. Папаша идет впереди, он всегда первый. Вот уж этот стебель длинный так длинный! Сейчас мы его рубанем — здесь, здесь и здесь! Не туда бросил, мимо кучи попал. Ничего, потом подберу. А этот стебель внутри весь красный, как интересно. Может, негодный, больной какой-нибудь? Ну, на всякий случай… Лети-ка, милый! Хороший бросок. И совсем нетрудная работа. Стоит только набить руку, а там начну срубать по двести арроб. Ну не по двести, так по сто, это уж точно. Во всем нужна сноровка. Конечно. Видимо, одну ногу надо выдвинуть вперед. Папаша так все время стоит. Главное — уловить ритм. Вот, этот сам свалился. Ну-ка, посмотрю на волдырь на ладони. Ух ты, прямо живое мясо! Вот именно — живое. Что ж, жив курилка и хвостиком вертит. Ох, как горит волдырь! Со мной никогда такого не случалось. В жизни не бывало у меня волдырей. А теперь — вот, пожалуйста. Пако надевает перчатку и снова берется за работу. Надо сильней дернуть, наверно, зацепился за соседний стебель. Вот так! В этом стебле не меньше двух фунтов. А куча-то совсем не выросла. Срезаем верхушку, разрубаем пополам, кидаем в кучу. Ниже бей, смотри, черт тебя дери! «Тростничок мы рубим сладкий…» Была такая детская песенка. Все было тогда совсем по-другому… Давай, стебель, катись в кучу! Нас, детей, нарядили в крестьянские костюмы, и мы пели… сколько мне тогда было? Лет двенадцать, наверное. Наша учительница музыки целовалась с директором, я видел. А может, показалось. Ох, дьявол! Чуть руку не отрубил! Мы пели хором «Тростничок мы рубим сладкий…» Вот и я сейчас рублю тростничок. А тогда, в двенадцать лет, я исписал стихами целую тетрадь. Я был влюблен в учительницу музыки. Она, конечно, знала — женщины всегда догадываются о таких вещах, — наверно, смеялась надо мной. Читала мои стихи. До чего же спина болит! Учительницу звали Росио. Такого имени я никогда не слыхал. Росио. Росио. Что за прекрасное имя! Потом она ушла от нас. Но это было давно. Давным-давно-давненько. Этот стебель, наверно, гнилой. Сопротивляется. Не хочет умирать. Врешь, не уйдешь! Ни один стебель не уйдет от мачете, слышишь, тростничок? От острого мачете. А мой мачете затупился, надо сказать старику, чтоб наточил. И надоела эта шляпа. «Держи ее крепко, не то ветер унесет». Какое там! Ни малейшего дуновения. А сколько тут всякой живности. Тростники — как лес, и этот лес населен. Ящерица! Вот и стебли скользят из рук, словно ящерицы. А что, если попробовать брать сразу по два? Этот мачете никуда не годится, не го-дит-ся ни-ку-да! Еще удар. Сильней! Свалился наконец. В кучу, в кучу, в ку-чу-чу-у; пляшешь ты и я пляшу-у. Ты туда, а я сюда-а, попляши-ка, милая-я! Поясница прямо разламывается. Невыносимо. И мы здесь по своей воле! Как это объяснить? Невозможно! Зачем приехал сюда такой человек, как я? А все остальные — почему они здесь? Если кому-нибудь рассказать, что по своей воле, — не поверит. Только представьте: никому не платят за рубку дополнительно, ни гроша. До-бро-воль-но. На плантациях тростника! Говорят, будто производительность труда на сафре низкая. Врут, наверное. Ну а я-то почему сюда приехал? Еще один стебель с корнем вырвал. Вот просто взял да приехал. Очень уж толстый стебель попался да еще сцепился с другим. Надо сначала этот срубить. А теперь — вот так. Перехожу в наступление. Я приехал именно для того, чтоб рубить. Мне нравится эта работа. Нет, неправда. Зачем человек вечно лжет самому себе? Скажи, Пако, скажи правду. Вот я ударил мачете, как копьем, я поразил врага копьем. Хватит изворачиваться, Пако, сознавайся, зачем ты здесь. Я, кажется, двигаюсь вправо. Борозда кончается здесь. Или нет? Наверно, здесь, вот межа с двух сторон, а в середине — посадки. Сознайся же. Стоит ли лгать? Ты один, никто тебя не слышит. Познай самого себя. Надо рубить быстрей. Ну-ка быстрей! Я их догоню. Раз! Удар по верхушке, по стеблю, бросок! Удар по низу, бросок. Вверх, вниз, бросок! Быстрее. Не лги себе самому, Пако. P-раз! Пополам. Бросок, еще бросок. Мне не хватало воздуха в городе, и я бежал, я здесь спасаюсь. Устал, измучился. Сейчас сяду. Нет, нельзя, Дарио опять смотрит, зараза. Еще удар. Интересно, который час? Достану часы из кармашка. По крайней мере причина, чтобы остановиться хоть на минуту. Сниму перчатку. Без четверти десять. Сколько же будет продолжаться эта пытка? Я больше не могу. Не буду торопиться. Еще один стебель. Тут лежит консервная банка. Пако поднимает банку, заглядывает в нее. «Какая глубина, в тумане не видно дна. Мой взор покрыла пелена, и скрылась мира глубина». Больше не могу, сяду. Только выпью воды. А мачете положу сюда. Говорят, потом не найдешь. Почему не найдешь? Где положил, там и возьмешь. Как иголка в стоге сена. Сквозь эти стебли не продерешься. Не могу больше, умираю. Задыхаюсь, воздуху дайте! Кондиционированный воздух, бокал дайкири. Сидеть бы сейчас в «Полинесио». Надо помахать Дарио, пусть знает, что мне плохо. Не обращает внимания. И как это он не устает? Не может быть, конечно, устает. Просто преодолевает усталость. Силой воли. А у меня вот нет силы воли. Ох… Наконец-то я добрался до межи. Вот и кувшин с водой. Оазис. Из этой кружки все пили. Надо ее ополоснуть. Здесь смеются над такой чистоплотностью. Нечего смеяться, нечего. У каждого свои привычки.
