Коммунальные конфорки - Жанна Юрьевна Вишневская
Собака боксера была, естественно, боксером. Было совершенно очевидно, почему Мирон выбрал именно эту породу. Он смотрелся в свою собаку, как в зеркало: приплюснутый нос, вывернутые губы, прижатые уши. И еще они оба были самцами-производителями. Кстати, звали собаку ни много ни мало – Нерон.
Порог обтянутой дерматином двери боксеров Поповых обивали сучки как четвероногие, так и двуногие, иногда они приходили вместе и их обслуживали групповым методом. Боксеры Поповы работали не покладая членов. Единственной разницей было то, что Мирону Попову приходилось предохраняться, а от Нерона Попова требовалось строго обратное: в рекордно короткое время оплодотворить максимальное количество боксерш и получить награду в виде щенка или в денежном эквиваленте. Породистые щенки были в ходу, стоили немало и успешно расходились по бескрайним просторам нашей Родины.
Главное было – удержать Нерона Попова от грехов на стороне. По негласному закону заводчиков кобель, оприходовавший дворовую сучку, уже не котировался и списывался на пенсию. Так что Попов-старший блюл Попова-младшего как зеницу ока. Выводил гулять только на поводке и не отвлекался, даже когда тот поднимал лапу по малой нужде. Себя Мирон соблюдал существенно меньше, породу попортить не боялся, над этим уже в свое время постарался неизвестный татаро-монгольский воин, так что лицо Мирона украшал не только свернутый на строну нос, но и раскосые глаза.
Глаза эти, когда не были подбиты, смотрели на представительниц прекрасного пола масляно и призывно, литые мышцы ходили под рубашкой, так что самец Попов-старший был тоже нарасхват. Потомства он благоразумно не оставлял. Жили на доходы с продажи щенков, старший Попов уже стал подумывать о досрочном завершении спортивной карьеры, но тут случилось вот что.
Обычно на случку суки доставлялись мужчинами. Представители спаривающихся сторон обменивались коротким дружеским рукопожатием. Нерон, пуская слюни, приближался к даме. Опытная самка-производительница, даже не обнюхав жениха, поворачивалась задом. Неопытную грубо, по-садистски привязывали к батарее, не обращая вынимания на стоны и вопли сопротивляющейся невинной жертвы. Нерон деловито забирался на объект. Мирон и «отец невесты» чокались пивом и говорили о погоде, пока собаки замирали в замке, потом сука облегченно вздыхала, брезгливо стряхивала с себя задремавшего от удовольствия Нерона и направлялась к двери, даже не обернувшись, по-матерински вглядываясь внутрь себя навстречу зарождающейся жизни. На ближайшие три месяца интерес к кобелям в ней пропадал. Удовлетворенные «родители» прощались, деловито подсчитывая грядущие барыши и думая о новой моторке или рессоре для машины. Заводчики были народ состоятельный, доход был постоянный и надежный.
* * *
В тот день произошел сбой.
Сначала старшего Попова обескуражил телефонный звонок – смущенный голос долго и путано намекал о цели визита. Девушка, представившаяся Риммой, запинаясь, говорила, что для нее это в первый раз и она до сих пор никого к себе не подпускала, но все считают, что уже пора, и ей рекомендовали семью Поповых.
Попов-старший не очень понял, к кому из них двоих относилась просьба о помощи, но особенно не заморачивался, поскольку оба были в хорошей форме, так что ответил – мол, приезжайте, на месте разберемся.
Тут надо несколько слов сказать о самом Мироне. Простой деревенский парень, приехал в Ленинград на завод после армии, даже не думая о спортивной карьере, но его борцовские качества быстро заметили и предложили развивать мастерство не в подворотнях, а в спортивной секции. Молодой горячий Попов быстро продвигался по спортивной лестнице, дорос до мастера спорта и даже кого-то крепко отбуцал на всесоюзных соревнованиях. При этом он как был, так и остался простым деревенским парнем. Его сексуальный опыт до сих пор сводился к деревенским девахам или плечистым регбисткам, с которыми он кувыркался на сеновале или в опустевшей раздевалке к обоюдному удовольствию сторон.
С годами Мирон слегка пообтесался, научился приглашать дам в кино, угощать мороженым и ситро. Что ни говори, а Ленинград был и остается культурной столицей! Правда, о том, что тут есть театры и музеи, Мирон знал только понаслышке. Слово «Эрмитаж» произносил с благоговением, но не понимая сути.
Потом он от завода получил комнату на улице Воинова и вообще стал завидным женихом. Но имелась у Мирона одна ахиллесова пята: веселый балагур, маленьких хрупких женщин он боялся как черт ладана.
В самом начале его спортивной карьеры их команду поселили в одном корпусе с гимнастками. По утрам команда боксеров в одинаковых синих трикотажных костюмах с надписью «СССР» обычно выходила на очередную пробежку. А навстречу, на тонких воробьиных ножках, весело чирикая, выпархивала сборная по художественной гимнастике.
Мирон завороженно смотрел на их точеные фигурки и чувствовал себя рядом с ними слоном в посудной лавке. Он боялся даже случайно задеть рукой семенивших мимо девочек, ему казалось, что он двумя пальцами может взять каждую из них за талию и переломить, как сухую былинку. Видя его смущение, хитрые язвительные девчонки фыркали и перемигивались.
Однажды за завтраком самая боевая, набравшись храбрости, спросила его имя. Мирон облизал пересохшие губы и почему-то вместо имени пробормотал фамилию, да еще и с ударением на первом слоге.
Девчонка прыснула, зарделась, окружающие загоготали. Мирон тоже покраснел, зачем-то вскочил и вылил горячий чай прямо на причинное место.
Народ совсем зашелся от хохота, а тут еще сосед по столу, числившийся в педагогическом институте за спортивные заслуги, хотя не знал даже адреса этого учебного заведения, решил проявить эрудицию и продекламировал Есенина, глядя в дымящийся пах Мирона:
– Клен ты мой опавший….
Дальше он не знал, но уже этого было более чем достаточно для того, чтобы до конца сборов к Мирону прилепилась кличка Опавший, поставившая крест на любых романтических похождениях в свободное от ринга время.
Впрочем, скоро сборы кончились, команды разъехались, Мирон победил на отборочных соревнованиях, восстановил статус среди товарищей по команде, и позор забылся. Но страх перед маленькими женщинами остался – такой вот посттравматический синдром.
* * *
Эту историю мне удалось подслушать, скрываясь под обеденным столом, когда папа и Мирон делились юношескими воспоминаниями под бабушкину закуску и неодобрительное мамино молчание.
Мирон заходил к нам часто. Его угощали, он любил поговорить, очень уважал дедушку, а тот называл его всегда «сынок» – впрочем, как и всех, кто годился ему в сыновья. Такой уж был мой дедушка.
Жил Мирон двумя этажами выше, и все, что происходило в его комнате, было для меня тайной. Семья категорически настаивала, чтобы я не присутствовал на собачьих свадьбах. Мирон клятвенно обещал. И слово свое держал, как я ни просил.
Впрочем,
