Бегство со Светлого берега - Айви Вальтеровна Лоу-Литвинова
Март был на удивление теплый, так что Вин и Эйлин могли брать с собой книжки и проводить часок-другой на склонах песчаных дюн. Эйлин привезла из дома «Накануне», а Вин выдернула «Сад Аллаха»[23] из единственного ряда книг в доме Тэмзи. Эйлин лежала на боку, упершись одной рукой в песок и прислонив книгу к одинокому корню; Вин устроилась сидя, натянув юбку на лодыжки. Молодые люди, по одному, по двое проходившие мимо, вздрагивали от неожиданности, завидев двух женщин, сидящих на пляже в столь раннее время года. Каждая пара глаз на какой-то миг останавливалась на распростертой фигуре Эйлин.
— Милая, — нервно сказала Вин, — я не думаю, что это очень хорошо — лежать, приподняв бедро и выставив напоказ ноги. Мужчины смотрят на тебя не слишком доброжелательно. А тот последний, с усами, я уверена, нарочно переступил через твои ноги.
— Так лучше? — Эйлин повернулась на спину, выставив руки вверх.
— Теперь у тебя выдается животик.
Эйлин опустила руки и села, охватив ими колени.
— Я прочла в книжке, — задумчиво сказала она, — что мужчина может оценить фигуру женщины, только увидев ее лежащей на спине с вытянутыми по бокам руками.
— Что это была за книжка, хотела бы я знать.
— О, La Vie Parisienne[24] или что-нибудь в этом роде.
Вин была поистине шокирована.
— Никогда не называй журнал книжкой, обещай мне, что никогда не будешь (судя по ужасу в ее голосе, это было равносильно хуле на Святого Духа). Так поступают только служанки: «По почте прислали книжку, мэм», — а оказывается, что это всего-навсего «Фортнайтли».
— Девушки в страховой компании тоже так говорят. — Эйлин сказала это, чтобы досадить матери, по настоянию которой она поступила в компанию. Но Вин думала совсем о другом.
— Это значит, что в таком положении видно, не отвислая ли у нее грудь, — сказала она.
Эйлин подняла «Накануне».
— Я хочу поехать в Россию, — сказала она.
— Уверяю тебя, что сейчас там какая-нибудь девушка лежит в степи, читает «Ярмарку тщеславия», — резко ответила Вин, — и мечтает поехать в Англию.
— Жаль, что мы не можем с ней поменяться.
Вин пренебрежительно фыркнула.
— Слава Богу, что нет.
Бывало, что Эйлин часами бродила по скалам, пока Вин сидела, читая, перед камином в гостиной, наносила визиты вежливости Тэмзи или дремала перед обедом. Хотя самый сезон был еще далеко впереди, кругом было полно мужчин, молодых и пожилых, неспешно или торопливо гуляющих вдоль морского берега. Раньше Эйлин полагала, не особо об этом задумываясь, что единственные постоянные обитатели приморских городков — это владельцы отелей, которые, вероятно, впадают в спячку на весь зимний период. Но теперь ей постоянно встречались по-городскому одетые молодые люди с портфелями и девушки, похожие на машинисток (так ей казалось). Для них ежедневно работали бакалейные магазины, булочные и магазины канцелярских товаров, а также торговцы тканями и модистки, которые энергично рекламировали ткани, ленты, шляпки, перчатки и носовые платки, предлагая всевозможные скидки. Некоторые молодые люди выглядели так, словно они не прочь завести знакомство, но никто не преследовал небрежно одетую, свирепого вида девушку, шагавшую по плитам променада, засунув руки в карманы. К Эйлин ни разу в жизни не «приставал» незнакомец, а ее отпугивали полотняные фуражки молодых людей в Рамсгейте (или, возможно, сам угол, под которым они их носили) и крошечные серебристо-золотые значки футбольных клубов на лацканах. Классовое чувство было надежным стражем добродетели, и она говорила себе, что с этими юношами у нее нет ничего общего.
Обойдя весь город в тщетных поисках интересной встречи, она стала выходить за его пределы. Его границей была изогнутая трамвайная линия, за которой начинался немощеный скалистый берег и поля высокой пшеницы колыхались при дуновении ветра. На отроге скалы, в удалении от моря, стояли приземистые монастырские здания. Спереди они выглядели низкими и широкими, и вымощенная камнем дорожка вела к дверям крошечной часовни; но в той части, где жили монахини, постройки были уже и выше. Иногда Эйлин встречала или проходила мимо монахинь, сновавших, словно заводные мышки, по верху скалистого берега. Больше всего ей нравилось, когда две монахини, спешившие в разных направлениях, проходили друг мимо друга, не обменявшись ни словом, ни каким-либо знаком, словно два маленьких черных трамвая.
Эйлин знала, как смочить большой палец святой водой из каменной раковины у входа в часовню. Ее мать была прихожанкой Высокой Церкви[25] со времен дружбы с преподобным Гербертом Кингсфордом и более или менее увлекла за собой всю семью. У Кинги — помощника приходского священника — было впалое лицо, и он ходил в сутане и берете. Эйлин могла проводить по целому часу одна в зябком, насыщенном ароматами воздухе часовни. Ей нравились серые стены и купол здания, помутневшие сцены Страстей Господних на каменных колоннах, мерцающий рубиновый свет лампады перед алтарем. В атмосфере святости меркла яркость статуй Пресвятой Девы и Иисусова Сердца. Здесь, каким-то образом приобщившись к сплетению необыкновенного и привычного, она отдыхала от горечи повседневной жизни. Она зажигала свечу, бросала трехпенсовую монетку в жестяной ящик под нею и пыталась представить себя во Франции.
После нескольких посещений Эйлин свела знакомство с одной дамой средних лет, которая почувствовала мгновенную привязанность к отрешенной фигурке девочки-школьницы, которая, казалось, была как у себя дома в любом уголке часовни, хоть никогда и не преклоняла колени перед будкой исповедника или во время мессы. Мисс Роджерс имела комнату в монастыре и, руководимая священником, проводила по полдня в часовне, ставшей местом ее отшельничества. Она сочла, что эта одинокая девушка не случайно встретилась на ее пути, и, пригласив Эйлин в свою комнатку с выбеленными стенами, нагрузила ее неисчислимыми брошюрами, распространяемыми в Англии католической церковью. Мисс Роджерс не могла понять, почему бы Эйлин не стать истинной католичкой, но Эйлин и так считала себя католичкой. Кинги убедил ее (приучил ее думать), что англиканская церковь есть просто ветвь церкви римской и раскол между ними лишь недоразумение, произошедшее по вине Генриха VIII, и в этом убеждении она была тверда и не думала от него отступить. И тщетны оказались все потуги мисс Роджерс вытащить это милое поленце из уготованного огня, хотя она и удвоила свои молитвы и обеты. Она сказала Эйлин,
