Письма, телеграммы, надписи 1907-1926 - Максим Горький
Я — поскольку это зависит от меня — не буду печатать в сборниках «Знания» пессимистических вещей. Разумеется, от этого не пострадает ни пессимием, ни его поэты и проповедники. Я только думаю, что не имею права предлагать своему читателю то, что мне кажется вредным для него, понижающим жизнедеятельность.
Не сердитесь на меня, но я не могу скрыть от себя, что наши дороги резко расходятся. Ваши рассказы в сборнике «Жизнь» — произвели на меня тяжкое впечатление, хотя я их знал раньше. Но в этой грязной книге, где все авторы насилуют женщину, Ваши вещи еще более проиграли в моих глазах. Противна мне эта «Жизнь» — противно знать, что в русской литературе, где женщина, по праву, занимала столь высокое место, ныне люди больного воображения тащат ее в грязь и всячески плюют на нее.
Вас, конечно, не касается мое возмущение, [так] как Ваши произведения не трогают русскую женщину, я говорю о других. Но поскольку и Вы сливаетесь с Арцыбашевыми и Кº — мне искренно грустно за Вас и жаль Вашего таланта. Он был такой задушевный, лирический, славный.
Извините за правду, если она сказана грубо.
Всего доброго Вам и супруге.
Привет А[лександру] В[алентиновичу] и его семейству.
А. Пешков
443
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
9 [22] апреля 1908, Капри.
Дорогой друг —
получена Ваша телеграмма — спасибо! Мне жалко, что Вы против опубликования моего письма по адресу уважаемых товарищей. Но — спорить не буду. Ничего не понимаю в отношениях Ваших к ним и в их отношении к «Знанию».
Приехал Базаров и сообщил, что все мною выписанные книги уже посланы мне. Это погрузило меня в тревогу, ибо до сего дня я получил далеко не все. Из прилагаемого списка Вы увидите, какие именно книги не получены мною.
Возвращаю рассказ Серафимовича. Очень плохо, небрежно и — шипит: все время слышишь «щихся», «щийся», «ший», «щий». Это — модернизм или размягчение мозга? Так как рукопись получена мною без письма от автора — прилагаю записку, коя поможет Вам, если захотите, отказаться от помещения рассказа в сборнике.
Здесь Базаров, Богданов, Луначарский, завтра при едет Ленин. Выработана программа небольшой энциклопедии для изучения России; в течение двух, трех лет будут написаны такие книги:
История России — политическая,
------ экономического развития,
------ внешних сношений — т. е. ист[ория] внешней политики,
------ развития политической мысли,
------ ------ правовых идей,
------ церкви,
------ словесности.
Богданов напишет книгу «Организация опыта и типы классовой психики».
Вся эта работа займет томов 12–15, по 20 листов том.
Вырабатывается программа публицистических сборников типа такого же, как «Литературный распад».
О сих планах, на кои я весьма оптимистически смотрю, Вы не рассказывайте товарищам литераторам, ибо они все сплетничают, как старые бабы. Усердно стараются поссорить Вас со> мною, как я чувствую. Скучно и погано.
На-днях вышлю рассказ Гусева и перевод Гамсуна, — чего же ему у меня зря лежать? Ив[ан] Павлов[ич] говорит, что Гамсун ожидает от Вас ответа.
Говорят также — и будто бы с Ваших слов, — что я много должен «Знанию». Хорошо, если б я имел в руках данные, коими мог бы в любой час дня сунуть в нос разговорщикам. А в данном положении принужден, как осел, молча слушать и хлопать глазами.
Вы послали денег в Дерпт? Очень прошу об этом!
Как только разъедутся гости, сажусь писать повесть «Герой». А пока — желаю Вам всего доброго и всяческих благ.
Погода скверная, у меня бронхит.
Жму руку.
А.
Не забудьте о книгах!
22-го апреля.
До сего дня денег по телеграмме еще не получал.
Есть книжка профессора Ле-Дантека «Философия биологии», удивительно интересная вещь! На французском языке она имеет величину 7 листов.
Сообщаю на случай, не издадите ли? Это — сливки!
444
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
17 [30] апреля 1908, Капри.
Дорогой мой Константин Петрович!
Нехорошо я чувствую себя.
Третьего дня из газетного объявления узнаю, что в 21-м сборнике напечатан рассказ Куприна. Куприн — это человек, который всем открыто говорил, что «Знание» его обжулило, обворовало и т. д., мне известно, что он говорил это в формах грубых, резких; я помню также, что и сами Вы, говоря о его клевете, сильно злились. Затем Куприн написал рассказ «Морская болезнь», — для меня это произведение — пакость, объяснить его я могу лишь тем, что автор был пьян, когда «создавал» эту дрянь, но оправдать — никак не могу.
Сегодня получаю сборник, читаю Куприна. Недоумеваю. «Ученик» написан слабо, небрежно и по теме своей — анекдотичен. Можно подумать, что автор написал его специально для «Знания», кое, в его глазах, видимо, является издательством, готовым печатать всякую дрянь, лишь бы она была подписана «именем».
Говоря короче — я такого рассказа в «Знании» не напечатал бы. И я вообще полагаю, что Куприну — нет места в «Знании». И — не должно быть. […]
Все это я принужден сказать потому, что, как Вам известно, меня считают чем-то вроде редактора сборников «Знания» и на меня возлагают ответственность за подбор материала. К сожалению, это так — Вы не будете спорить. И так как фактически я от редактирования сборников оказываюсь в стороне, то мне придется снять с себя ответственность за их содержание.
Не согласитесь ли Вы поместить в газетах прилагаемое заявление мое об этом?
Вам, вероятно, кажется, что я, как всегда, горячусь. Нет, я спокоен. Мне очень грустно писать Вам об этих вещах, ибо я был уверен, что мы всегда будем идти в ногу. Но ныне, как видно, мы разно смотрим на дело и различно понимаем требования времени.
Я решительно против литературного шарлатанства и цинизма, против торговли чувством и мыслью, против литературы, «услужающей» обывателю-мещанину, который желает и требует, чтобы Куприны, Андреевы и прочие талантливые люди закидали и засыпали вчерашний день всяким хламом, чтобы они избавили обывателя от страха пред завтрашним днем.
Ваше отношение к делу ныне мне неясно. Зачем Вы пустили Куприна в сборник — я не знаю. Он талантлив, но — подлец, что я и скажу ему в глаза при встрече. Таких людей, как он […], нельзя считать даже просто приличными людями.
А особенно — теперь.
У «Знания» есть свои задачи — они недоступны пониманию литераторов, вроде Куприных, который,
