Внутренняя война - Валери Тонг Куонг
Наконец позвонил Гаспар.
— Алло, Пакс? Отличная новость, старик, не сегодня завтра можешь обновлять досье, Свеберг увидел в тебе что-то такое… очень мрачное. Именно то, что искал для этой роли, чтобы человек вообще не питал иллюзий насчет человеческой природы, понимаешь? Я, кстати, тоже почувствовал что-то в этом роде. Ты был какой-то не такой. Правда, ты меня просто впечатлил!
Тогда в «Лютеции» он был какой-то не такой. Своим замечанием Гаспар вскрыл подводную часть айсберга. Пакс внезапно понял, чего ему всегда не хватало. Драмы, на которой строится характер, начального испытания судьбы, трагического двойника, который живет в больших артистах. Что он, Пакс, на поверку собой представляет? Среднестатистический, заурядный человек с удобной жизнью без зацепок и потрясений? Они не терял никого из близких, кроме отца, который мирно скончался в своей постели и в том возрасте, достичь которого многие сочли бы за счастье; еще раньше он потерял товарища по лицею, но они общались мало, поскольку были в разных классах. Он никогда серьезно не болел сам, и никто не болел в его непосредственном окружении. Его никто не насиловал, не развращал, не бил и не запугивал, его не презирали и не унижали. Он ни в чем не нуждался. Худшее, что ему довелось пережить, — это развод с Сарой и неудачные пробы на роль.
Но тогда, 23 сентября, все разительно изменилось. В один миг Пакс столкнулся с добром и злом, с ложью и истиной, с храбростью и трусостью. Вот почему, едва он вошел в «Лютецию», этот волчара Свеберг сразу учуял под маской, которую демонстрировал актер, его неисцелимое и плодотворное страдание. Он уловил феромоны тревоги и смятения. Он задержался с ответом, но решение принял с ходу. Он сразу понял, что можно выжать из этого взвинченного человека с испариной на лбу, и чутье не подвело его: дальше, во время проб, Пакс превзошел себя. Выдал игру такой силы и наполненности, что даже Гаспар удивился. Агент не ожидал такой работы: на общем фоне фильма она мало что изменит, конечно, но по сути здесь открываются новые перспективы, теперь он сможет предлагать Пакса на более амбициозные проекты, не только потому, что того одобрил Свеберг, а еще потому, что тот классно работает, никогда так хорошо не играл. От нападения на Алексиса Винклера на свет появился другой Пакс Монье — актер, который берет за душу, захватывает весь экран — и без остатка заполняет его эмоцией. Оно оставило в нем наслоения стыда, страха, лихорадочного возбуждения — и пробудило богатый чувственный мир, которого он раньше не знал.
В течение восьми месяцев, предшествовавших съемке, Пакс старательно восстанавливал душевный покой. Он решил оставить прежнюю квартиру и переехать в район Отойской заставы. Его квартал стал ему невыносим, все напоминало о нападении, и потом, переезд спутает следы: исчезнет связь между Паксом Монье и Алексисом Винклером. В документах следствия, так же как и на его почтовом ящике, значилось только его настоящее имя — Эмиль Моро, настолько заурядное, что он счел в свое время нужным взять актерский псевдоним. Он выбрал девичью фамилию матери — Монье, с ее строгим классическим звучанием, и усилил необычным именем Пакс («мир» по-латыни) — задолго до того, как Анджелина Джоли присвоила его собственному сыну. Он хотел себе имя уникальное, стильное, со славными корнями, чтобы выстроить под него жизнь, даже и не став известным актером… И вот пожалуйста: его отобрала кинозвезда, которая и так все имеет.
Он снял скромную двухкомнатную квартиру в приличном доме, где жили в основном частные владельцы и съемщики, их бесконечные хождения взад-вперед действовали на него успокаивающе. Пакс жил одиноко. Едва вернувшись домой, включал телевизор на спортивный канал, и однообразный звуковой фон вполне заменял человеческое присутствие. Он избегал новостных передач, которые постоянно возвращали его к собственной истории — рассказами о каком-нибудь преступлении, насильственной смерти, агрессивной выходке. Он часто выпивал, но знал меру (нельзя пустить жизнь под откос именно тогда, когда вроде налаживается карьера), он пытался заглушить неудобные мысли. Но почти каждый день он думал о том избиении. Пакс уже не боялся за себя, в конце концов он поверил, что шанс столкнуться с нападавшим очень мал, но ум постоянно возвращался к Алексису Винклеру. Он представлял, как тот стоит перед яростным зверем, представлял его жуткий ужас, отчаянную борьбу, потом спрашивал себя: неужели мальчик изуродован на всю жизнь, стал инвалидом? Может быть, восстановится? Но как можно оправиться после такого потрясения? Юноша — почти ровесник его дочери. Наверняка он никогда не сталкивался с жестокостью и не был готов дать отпор. (На самом деле Пакс ничего не знал и близко не догадывался о том, что пережил Алексис Винклер во время нападения, — он просто проговаривал какие-то общие мысли, надерганные из прессы.) Время размывало его ложные конструкции и ставило перед лицом удручающей истины: он не тот, кто в ситуации цейтнота решил, что сосед въезжает в верхнюю квартиру, он — трус, слабак и эгоист. Ему было страшно и стыдно за то, что он сбежал, вместо того чтобы действовать, что исказил и скрыл реальные события.
Он цеплялся за перспективу съемок, как моряк с затонувшего корабля высматривает далекий берег. Мрачный и трезвый герой, которого ему выпало изображать, стал относительным утешением. В этой роли он нашел альтер эго, хотя она считалась настолько незначительной, что сценаристы даже не дали персонажу имя: в тексте он обозначался только как «бармен». Пакс так часто репетировал свои пять реплик, что иногда они срывались у него с языка во время работы с Элизабет или за ужином с дочерью.
— Предают только свои…
— Папа, у тебя проблема?
— Никаких проблем!
