Площадь - Чхе Ин Хун
Весь я вымазан в дерьме
Да еще этот расквашенный нос.
А над головой небо родное,
Такая дьявольская синева,
Что можно сойти с ума.
Из глаз сами собой потекли слезы. Было обидно и грустно. Пусть не за собственный проступок. Пусть за отца он подвергся избиению. В этом даже есть что-то положительное. Он чувствовал это инстинктивно. Он осознал, что далекий отец где-то рядом. Отец прочно связан с Менджюном, и не только потому, что своим семенем зачал его и произвел на свет. Отец живет в соседней комнате, а люди, которые его ненавидят, не знают этого. Они взламывают входную дверь, врываются к Менджюну и вымещают свою злобу на нем. Несчастный сын несчастного отца! Высоко-высоко в поднебесье выписывает круги одинокий орел. Зачем? — знает только он. В кустах мирно щебечут птицы. Менджюн сам дивился своему спокойствию. Вроде бы надо возмущаться, роптать на несправедливость. А у него на душе полный штиль. Ему опять стало смешно, но к смеху примешивалась горечь. Он постепенно превращался в неприятную дрожь, которая, начинаясь где-то в области сердца, расползалась по всему телу, как расползается по низине клубок тумана, спустившийся с гор. Он пролежал под деревом довольно долго. Незаметно наступил вечер. Засветились электрическим светом окна домов. Зазывно мерцая в сумерках, своим дрожащим светом они напоминали протянутые руки нищих. Сейчас он уже мог бы незаметно прошмыгнуть глухими переулками, чтобы не попасться на глаза прохожим в таком неприглядном виде, но отчего-то ему не хотелось двигаться с места. Потрогал лицо. Переносица, нос и губы распухли. Облизал верхнюю губу. Чувствуется солоноватый привкус крови. А тот полицейский и сейчас, наверное, сидит у себя в участке. Почему в нем столько ненависти именно ко мне? С первого взгляда. Ведь мы раньше не встречались, он совсем не знает меня. Абсолютно неожиданное нападение. Что заставляет этого человека так относиться к нему, Менджюну, несмотря на покровительство такого уважаемого человека, как отец Еньми? Избиение при первой встрече! В чем тут дело? Или считать свой дом крепостью было ошибкой? С оглушительным треском развалилась входная дверь в его комнату, которая казалась такой надежной. Без предупреждения, без стука в нее грубо врывается целая орда злодеев, грязной обувью пачкает до блеска натертый пол, истязает его, хозяина. Есть ли от этого защита? Очевидно, кто-то что-то здесь перепутал. Либо следователь, либо сам Менджюн. Ведь каждый из них уверен, что закона не нарушает.
Через неделю Менджюн уже вторично оказался в кабинете следователя полицейского управления. На этот раз там присутствует несколько человек. Один из них сидит рядом со следователем. Бросив невнимательный взгляд на Менджюна, он спрашивает:
— Это кто?
Его угловатое лицо чем-то похоже на шахматную доску.
— Сын Ли Хендо.
— Кто такой Ли Хендо?
В разговор вступает третий в кабинете, оторвав глаза от бумаг.
— Кадровый работник Трудовой партии Кореи. Работал под непосредственным руководством Пак Хенена[2] у нас, а потом бежал на Север. Сейчас выступает против нас. Закоренелый «красный».
Тут подал голос еще один из присутствовавших:
— А, это тот, что выступает по радио от имени Демократического фронта национального объединения или как его там?
— Верно.
— И это его ублюдок?
Взрыв хохота сотрясает комнату. Низко опустив голову, Менджюн разглядывает свои ноги. В этот миг он почувствовал, как в груди впервые шевельнулось чувство симпатии, даже, может быть, любви к отцу. На прошлом допросе они были вдвоем — следователь и он. Побои и издевательства легче переносятся без свидетелей. Теперь их собралась целая компания. Он не хотел унижения перед их глазами, не хотел выглядеть жертвой так называемого следовательского дознания!
— Чем паршивец занимается?
— Говорит, он — философ.
— Философ? С виду чистый морфинист.
— С такими мороки больше всего. Знаю по опыту работы в отделе общественной безопасности, что среди отпетых красных таких типов, как этот, много. А с виду — мухи не обидит. Вот послушайте, какая была история.
Говоривший отстранил Менджюна, уселся лицом к коллегам и начал рассказ. Менджюн слушал и не переставал удивляться. По словам этого человека, в свои лучшие годы он служил сыщиком в японской тайной полиции, и объектом его работы было «левое крыло» оппозиции. Он говорил об этом так, будто это было прошлое корейской полиции. Его речь походила на выступление бывшего выпускника школы перед ее нынешними учениками, когда он, вдохновленный воспоминаниями, становится все более красноречивым. Менджюну стало казаться, что он попал в следственную камеру японской охранки.
В рассказе полицейского прошлое переплеталось с настоящим, и становилось ясно, что поимка «красных» имела при японцах такое же первостепенное значение, как и сейчас. Японцы — против коммунистов, мы — южнокорейцы — тоже против. Следовательно, по законам философии мы тождественны между собой. Не случайно этот полицейский без конца вставляет в свой рассказ слово «недавно». Он считает, что против «красных» хороши любые средства, что прошлые времена были прекрасны, поскольку власть была крепкая. Сначала Менджюн не понял, что имелось в виду под «прошлыми временами». Эпоха правления династии Ли[3]? Период Коре[4]? Силла[5]? Троецарствия[6]? Нет, рассказчик не имел никакого интереса к подобной древности. Он говорил о периоде японского колониального правления. Минут на двадцать Менджюна оставили в покое, и вот теперь повернулись к нему опять.
— Ну что, подумал?
— Простите?
— Эта сволочь ни один вопрос не понимает с первого раза. В университете изучаешь аж философию, а сам все переспрашиваешь?
— …
— Ну как? Еще не решил чистосердечно признаться?
Менджюн на какое-то время опустил голову, затем поднял лицо прямо и заговорил:
— Вы, наверное, получили обо мне не совсем правильную информацию… Прошу вас, выслушайте меня! Отец мой был очень замкнутый человек и никогда ни с кем дома своими мыслями не делился. Мы с мамой несколько месяцев не знали, что он перебежал в Северную Корею. Он и раньше часто подолгу отсутствовал. Потом мама умерла, а меня взял на попечение Пен Сондже. Я и сейчас живу в его доме, так как бы я мог получать известия об отце? Мой попечитель господин Пен прекрасно знает это.
Следователь слушал невнимательно. Руки его были постоянно заняты: то он ковырял спичкой в ухе, то мизинцем ковырялся в носу. Он немного оживился только однажды, когда услышал имя Пен Сондже, отца Еньми. Вышел из полусонного состояния и нехотя
