Константин Вагинов - Гарпагониада
Сбежали вниз и потащили ее в милицию. Узнали потом - за хулиганство выслали ее.
- А этот тип тоже - обменяет бутылку!
- Давай, потащим его в милицию.
- Бери его за шиворот!
Пьяный стал отбиваться.
Появился буфетчик.
- Это еще что за безобразие! Эй, Петя, гони их в три шеи.
ГЛАВА 8 СНОВА МОЛОДОСТЬ
Лишь только успел сесть Локонов, свет потушили. Локонов не смотрел на экран. Он слушал музыку. Симфонический оркестр играл избитые мотивы, знакомые Локонову с детства. Он не мешал. Он помогал сосредоточиться. Локонова мучила перспектива его существования. Теперь, когда выяснилось, что Юлия свободна, это было особенно мучительно. Это проклятое чувство, что его молодость кончилась! Как же он может жениться на Юлии. Вот если б это было несколько лет тому назад.
Как только дали свет, Локонов выбежал из кинематографа.
Дома, не раздеваясь, он бросился на постель. Ему хотелось ни о чем не думать.
- Три пики - откашливаясь, произнес прокурор, теребя свои полседые, рыжие, короткие баки, как-то особенно держа карты в левой руке.
- Пас, - скромно уронил седенький с лысинкой, с гладко выбритыми шеками и подрезанными седенькими усами старичок, весь чистенький и аккуратененький.
Партнер прокурора, сложив аккуратно карты на ломберном столе, бросил быстро: "без козырей" - и при этом, как петух, закрыл глаза.
Четвертый игрок, не смущаясь, спокойно рассмотрев свои карты, сложив аккуратно и взяв в левую руку, а правой проводя черту мелом для записи на столе, спокойно заявил:
- Я, милостивые государи, позволю себе помочь вам в игре и рискну сказать: пять пик.
Наступило минутное молчание. Прокурор стал более нервно теребить свои баки, расправляя и гладя их своим корявым мизинцем правой руки.
Чистенький скромный старичок, которому было лет под семьдесят, нигде никогда не служил и ничем не занимался. Он был старый холостяк, жил где-то на Песках в своем особняке вместе с двумя сестрами приблизительно таких же лет. Сестры были близнецы.
- Как вы смели толкнуть меня! - раздалось над ухом Локонова, - как вы смели толкнуть меня во время игры, - вскричал толстяк, военный врач, и зло посмотрел на Локонова.
- Как вы смели дотронуться до чужих денег! - вскричал студент, кривя лицо.
- Как вы смеете просить разменять, когда я выиграл, - плаксиво сказал старичок.
- Как вы смели сказать, что это табло будет бито! - раздался лай пяти-шести игроков.
В азарте даже кто-то крикнул:
- Что за осел!
Локонов увидел, что он молча отошел от стола, и стал пересчитывать деньги. Стол, как разъяренный улей, гудел за ним.
Затем Локонов увидел, что он пошел в кофейную, где и проболтался до шести часов. Там велся горячий разговор про минувшую ночь. Иванов сильно бил. Корнилов ловко сделал из десяти рублей две тысячи. Снова потянуло Локонова в клуб отыграться. Лишь только бьет восемь часов, вот он уже мчится в этот притон.
Смешав две колоды карт и хорошо перетасовав их, передает соседу. Тот снимает, вкладывает в деревянный ящичек. Банкомет берет ящичек в левую руку и начинает сдавать на четыре табло по три карты. Спустя минуту карты были открыты.
Локонов, сидя на постели, усмехнулся. Он выиграл. У него была девятка, у банкомета восемь.
- "Сегодня мне повезет," - подумал он.
В комнате появился Анфертьев.
- Тоска, - сказал он, - выпить хочется...
Появление Анфертьева рассеяло грезы Локонова.
- Выпить? спросил он, - что ж, можно и выпить. Я на вас не сержусь. Сбегайте, вот вам. . .
- А вы вставайте, нехорошо пить в постели, да и дружеская беседа не может состояться, - сказал Анфертьев.
- Не к чему мне вставать, - ответил Локонов, - все мне опротивело и старая жизнь, и новая, ничего не желаю. Мне тоже сегодня выпить хочется, назюзюкаться. Поспешите, а то, чего доброго, кооператив закроют. Возвращайтесь мигом сюда. Смотрите, не исчезайте.
- Как можно, - сказал Анфертьев, - мигом сделаю, одна нога здесь, другая там.
Пока Анфертьев летал за спиртным, Локонов достал свои юношеские дневники. Как прескверно отразился в них его образ. С отвращением он откинул их.
- А если кто увидит, - подумал он, - найдет случайно после моей смерти, ведь будет смеяться надо мной, наверняка будет смеяться. Надо сжечь их. Сжечь? - повторил он. - Это слишком высоко для них. Просто завернуть в них селедки, устроить фунтики для крупы, чистить ими сапоги, - вот какой участи они достойны.
Локонов стал рвать тетради.
- Сегодня пусть они послужат вместо скатерти и салфеток. Поставим на них водку и соленые огурцы и будем пить. Пьяному, пожалуй, легче повеситься.
Анфертьев вернулся. Он застал Локонова одетым. Листки из тетрадок покрывали кухонный стол.
- Ну-с, давайте пить, - сказал Локонов. - Как ваша торговля идет. Как ваши воображаемые магазины процветают? Много ли в них приказчиков? И как относительно рекламы? Какие вы корабли нагружаете. Торговец - это звучит гордо. Купец - это лицо почетное в государстве. Какой чин вы получили? Отчего я не вижу на вашей шее медали? Какие благотворительные учреждения вы открыли?
Анфертьев молчал.
- Да, - наконец, сказал он, - торговля теперь не почтенное занятие, а нечто вроде шинкарства: поймают, - по шее накладут. А в прежнее время я бы, пожалуй, действительно, торговлю расширил необычайно. Уж я бы нашел, чем торговать. Уж я бы со всем миром, пожалуй, переписку затеял. Накопление я бы чрезвычайно облагородил. Стали бы все копить нереальные блага, покупать их у меня. А я бы на эти деньги виллу где-нибудь купил, завел бы жену, детей, двадцать человек прислуги, изящные автомобили. Жизнь моя была бы похожа на празднество. И пить бы не стал, совсем бы не стал. А так теперь - я пропойца. Да и вы были бы совсем другим.
- Картежником - сказал Локонов, - романсы бы любил. Ничего бы из меня не получилось.
- Не стоит расстраиваться, - ответил Анфертьев. - Вот водка стоит, вот воблочка, вот огурчики, солененькое призывает выпить. К чему думать, чем мы могли бы быть и чем стали. Чем могли, тем стали. А кончать самоубийством слуга покорный! Вот если б я был влюблен, если б мне было восемнадцать лет, если б я не вкусил сладости жизни, - тогда другое дело. А так чем же жизнь моя плоха с точки зрения сорокалетнего человека?
Свободен, как птица, никаких идолов, ни перед чем я не преклоняюсь. Доблесть для меня - звук пустой. Любовь - голая физиология. Детишки - тонкий расчет увековечить себя. Государство - система насилия. Деньги - миф. Живу я, как птица небесная. Выпьемте за птицу небесную! И ваша жизнь не плоха. Что девушка за другого вышла замуж? Экая, подумаешь, беда. Да вам, может быть, и девушки-то никакой не надо, так это вообще мозговое раздражение.
- Как это мозговое раздражение, - спросил Локонов.
- Да очень просто. Хотели оторваться от своих сновидений, прикрепиться к реальной жизни, связать как-то себя с жизнью, ну что ж, не удалось. Идите опять в свои сновидения.
- Вы пьяны! - сказал Локонов. - Как вы смеете вторгаться в мою личную жизнь?
- Личная жизнь, священное право собственности! А кто мне запретил в нее вторгаться; обычаи старого общества? Я плюю на них. Вы думаете, что Анфертьев такой безобидный человек, безобидный потому что поговорить не с кем! Так вот, скажите, к чему вам девушка? Что вы могли бы ей дать? Душевное богатство тысяча девятьсот двенадцатого года? Залежалый товар, пожалуй, покупателей не найдется. Мечты о красивой жизни у вас тоже не имеется. Юношескими воззрениями вы тоже не обладаете. Скажите, чем вы обладаете? Нечего вам предложить. Лучше и не думайте о любви.
- Но я не могу жить, как я жил до сих пор, куда мне деться?
- Это плохо, - сказал Анфертьев, - деться некуда. Разве что, пополнить армию циников. Действительно, деньги вас не интересуют, служебное положение вас не интересует, удобства жизни вас не интересуют, слава в вас вызывает отвращение, старый мир вы презираете, новый мир вы ненавидите. Стать циником тоже не можете. Как помочь вам - не знаю. Не знаю чем наполнить ваше существование.
- Но ведь это скука, может быть обыкновенная скука, - сказал Локонов.
- Нет, это не скука, это пустота. Вы пусты, как эта бутылка. И цветов вы в жизни не видите, и птицы для вас молчат, и соловей какую-то гнусненькую арию выводит. Что ж делать, юность кончилась, а возмужалости не наступило. Пить я вам советую. Да пить вы не будете. Скучным вам это покажется делом, тяжелой обязанностью. Старик вы, вот что, - сказал Анфертьев - из юноши прямо в старики угодили. Вся жизнь вам кажется ошибкой. Так ведь перед смертью чувствуют. Вино - мудрая штука, лучше всякого университета язык развязывает! Вот сейчас я с три короба вам наговорил, а для чего наговорил - неизвестно. Размышление ради размышления что ли, философское рассмотрение предмета. И в пьяном виде образование сказывается! Недаром я в педагоги готовился. Ну а потом все к черту полетело. Да вы не горюйте. Ведь на наружности вашей это не отразилось, а что внутри - никому не видно. Да вы не верьте тому, что я наговорил, - это вино наболтало.
