Юлия Жадовская - В стороне от большого света
— Еще теперь что! — подхватила Марья Ефимовна, — еще нынче не то стала Авдотья Петровна — и годы, и горе ее убили, много кротче стала…
Эти рассуждения и другие разговоры успели развеселить и рассеять Лизу. Я смешила ее разными замечаниями насчет Карпа Иваныча и обратила ее внимание на тень его фигуры, рисовавшейся на дороге, ярко освещенной солнцем. Нос Карпа Иваныча и вся его фигура принимали странную форму и необыкновенные размеры.
Десять верст казались мне, не выезжавшей далее церкви, неизмеримым расстоянием. На половине пути мною начала овладевать приятная усталость, сливавшаяся с какою-то светлою, упоительною мечтательностью… Цепь очаровательных призраков опутала меня, дремота сомкнула глаза…
— Душечка, Евгения Александровна! уснули? — разбудил меня голос Марьи Ефимовны, — приехали, мой ангел…
Я открыла глаза. Коляска наша стояла перед крыльцом незнакомого, большого деревянного дома, длинный и мрачный фасад которого напомнил описание аббатств в читанных мною романах.
Мы вышли из экипажа на широкое крыльцо; двое седых лакеев отворили нам дверь в залу, где накрыт был стол на довольно большое количество приборов. У входа в гостиную толпилось несколько мужчин; я была так смущена, что не могла отличить между ними ни одного лица, все они сливались для меня в одну темную движущуюся массу, которая расступилась, чтоб пропустить нас в гостиную, наполненную дамами в таких пестрых, разнообразных нарядах, что у меня зарябило в глазах.
Я первый раз была в таком многочисленном обществе. Машинально шла я за Марьей Ефимовной и Лизой и, следуя их примеру, подошла к хозяйке, сидевшей на диване в огромнейшем чепце с лиловыми лентами и кружевами, в турецкой шали и белом капоте.
Это была крошечная старушка с восковым лицом и двумя длинными зубами напереди. Она поцеловала меня, назвала милушкой и спросила о здоровье тетушки. Я отвечала, что следует, и, совершенно сконфуженная, с пылающими щеками, отошла, чтоб занять первое попавшееся мне на глаза кресло. Оно приходилось с краю к дверям, в которые мы вошли. Смущение мое было неописанно, когда я увидела себя, с одной стороны окруженною мужчинами, с другой попом и дьяконом, сидевшими чинно и молчаливо,
Лиза, поместившаяся недалеко от хозяйки, между дамами, насмешливо улыбалась мне, показывая глазами на моих соседей. Смущение начинало уже во мне уступать место смеху, когда Марья Ефимовна подозвала меня к себе.
— Сядьте здесь, мой ангел, — сказала она вполголоса, — ну что вы там сели — нехорошо!
Я была рада соединиться с Лизой.
— Посмотри, — сказала Лиза шепотом, — вон этот военный, кажется, недурен. Он на нас смотрит…
И вправду, глаза одного молодого человека в военном мундире были устремлены в нашу сторону. Лицо его было довольно красиво и принадлежало к числу тех, которые называют расписными. Русые усики его были вздернуты, и серые глазки смотрели быстро и живо.
Лиза, говоря со мной, поглядывала на него исподтишка.
Оглядевшись, я была рада найти между гостями Анны Андреевны многих из наших соседок, в том числе Катерину Семеновну и Машу Филиппову, барышню, гостившую иногда у нас по праздникам, и стала смелее и развязнее.
От них узнали мы, что лицо, обратившее на себя внимание Лизы, был поручик Котаев, брат девяти сестер и сын бедных родителей. Пять из сестер его находились в числе гостей: все они были нехороши собой, но бойки и говорливы.
Старшая Котаева предложила нам идти в сад, и все девицы поднялись за нами. Поручик и еще один рябоватый юноша последовали за нами; последний через несколько минут очутился со мной рядом и завел следующий разговор:
— Какая прекрасная погода-с!
— Да, сегодня хороша.
— Как для вас нравится ярмарка?
— Мы еще не были.
— Тетушка ваша никуда не выезжают-с?
— Она слаба здоровьем.
— Как это они вас отпустили?
— Так и отпустила…
— Лаврентий Иваныч! — обратилась к нему шедшая возле меня Дуня Котаева, — вы что покупали на ярмарке?
— Да ничего еще не покупал-с; у жида супирчик торговал, да дорого просит проклятый.
— На что вам супирчик?
— Так-с, на руке носить; прехорошенький, с незабудочкой-с.
— Верно, кому-нибудь на память хотите подарить?
— Вы, Авдотья Сергеевна, сейчас и выведете Бог знает что…
— Что мне выводить? так сказала. А у вас, видно, совесть не чиста?..
— Нет, у меня совесть чиста-с; у вас у самих-то, видно, не чиста-с.
— Я думаю!..
— Вот, Евгения Александровна! решите наш спор, — сказал, подходя к нам вслед за Лизой, поручик с веткой акации в руках, — Лизавета Николавна не верят, что зеленый цвет значит надежда…
— Право, не знаю, — отвечала я, — но мне кажется, значение надежды прилично, зеленому…
— Видите, Лизавета Николавна!..
— Неправда, Генечка выдумывает…
— Зеленый цвет значит надежда, надежда! — закричала одна из Котаевых, — я знаю, у меня есть тетрадка и там написано, что каждый цвет значит.
— Видите, моя правда, Лизавета Николавна! — повторил поручик.
— Неправда! — сказала она с кокетливым упрямством.
— Отчего же вы не хотите надежды?
— Надежда обманывает…
— Помилуйте, да человек живет надеждой. Вот я, например, я бы умер без надежды…
— Не умерли бы…
— Конечно, если б я стал умирать перед вами, вы и тогда, пожалуй, не поверили бы…
Лиза засмеялась и покраснела, Котаевы залились звонким смехом, который, однако, тотчас был прекращен призывом к обеду.
После обеда все общество, кроме хозяйки и некоторых пожилых дам, отправилось на ярмарку.
Наша коляска ехала в ряду шести-семи экипажей, столь же фантастических, как и она сама. Лиза посмеивалась над ними, потому что уже имела понятие о лучших. Шум, дребезг, покрываемые по временам взрывом хохота Котаевых, были удивительные.
Наконец весь поезд остановился перед рядом низких балаганов, покрытых рогожным навесом, из-под которого выглядывали любопытные лица крестьян и крестьянок. Кругом также толпился народ.
Приезд наш обратил общее внимание. Толпа следовала за нами. Женщины старались подойти ближе, брали нас за платья, произносили вслух свои суждения о наших нарядах. Иные ласкали и приговаривали нас. Слуги, сколько возможно, старались освободить нас от прилива любопытных зрителей. Эти усилия и собственные интересы вскоре отвлекли от нас большую половину. Деревянная посуда красиво пестрела на солнце, серьги и бусы пленяли красных девушек. Мне становилось скучно. Я посмотрела на Лизу, рядом с которою шел поручик. Он делал такую плачевную физиономию, прикладывая руку к сердцу, что я не могла удержаться от улыбки. Этой улыбке суждено было быть замеченной. Поручик случайно посмотрел в мою сторону. Какое-то беспокойство овладело им. Через несколько минут он подошел ко мне.
— Вы большая насмешница! — сказал он.
— Отчего вы так думаете?
— Так, я это заметил… Вы сейчас насмехались надо мной.
— Мне кажется, я не смотрела на вас.
— Нет, смотрели.
— Какая уверенность!
— Вы, должно быть, очень веселого характера!
— Да, но мне часто бывает грустно.
— Вам бывает грустно? отчего?
— Так. Неужели вам никогда не бывает грустно?
— Верно, есть причина?
— Может быть, и есть, — сказала я и опять невольно улыбнулась.
— Вот опять насмехаетесь. Я вас буду бояться.
— Не бойтесь, я не опасна.
— Вы этого не можете знать. Впрочем, у вас, как у всех насмешниц, кажется, непреклонное сердце.
— Вот и не угадали. Сердце у меня самое мягкое.
— Да? право?..
Он бросил на меня один из самых победительных взглядов. Но, увы! я снова не могла удержаться от улыбки; он смешался и проговорил:
— Нет, право, я вас буду бояться, — и скользнул в толпу к Лизе, которая уже начинала заметно надувать губки.
Нагулявшись, мы прежним порядком возвратились к Анне Андреевне, откуда, напившись чаю, отправились домой.
Что ты, влюбилась что ли в Котаева, — спрашивала меня Лиза на другой день голосом, который звучал скрытым беспокойством, — что вы с ним говорили так долго на ярмарке?
— Неужели долго? Кажется, я сказала несколько слов. Мне было скучно, Лиза.
— А я подумала, уж не влюбилась ли ты в Котаева, сказала она, помолчав.
— Полно, ты, кажется, сама-то к нему неравнодушна. Признайся, Лиза, неравнодушна?
Лиза тихонько засмеялась и отвернулась.
— Что, небось неправда, не угадала? Что же ты скрытничаешь со мной?
— Ах, Генечка! ведь он прехорошенький! — сказала она, вся покраснев. — Да ты не думай, что я так по уши в него влюбилась… Нет, я немножко… Как он смотрит, Генечка, ужас как смотрит… Ты заметила?
— Нет, не заметила.
— Какая ты рассеянная! А какова у него талия? а? какова? ты, я думаю, и этого не заметила?
