Лидия Чуковская - Процесс исключения
"Вернемся к прошлому", — предложил Стрехнин и занялся перечислением моих проступков.
1966 — поддержка Синявского и Даниэля.
1967 — письмо Шолохову, передававшееся "на Советский Союз" по иностранному радио.
[Уточняю: мое письмо Шолохову написано было в мае 1966 года и послано (кроме шолохо-вского) по восьми адресам — в три отделения Союза Писателей и в пять редакций советских газет].
1968 — статья, направленная в "Литературную Газету", — ответ на статью против Солженицына.
1968 — поддержка Гинзбурга, Галанскова и других. Секретариат Союза Писателей вынес тогда Чуковский выговор.
1969 — телеграмма, в Президиум Союза Писателей с протестом против исключения Солженицына*.
* Не записала и не помню назвал ли Стрехнин среди моих преступлений также и мое письмо в защиту Рейзы Палатник, обращенное к Верховному Суду УССР (1971) (См. сборник "Открытое слово", с. 69.) Телеграмма же о Солженицыне опубликована в том же сборнике на с. 65, и текст ее таков:
"В Президиум Союза Советских Писателей СССР
Я считаю исключение Александра Солженицына из Союза Писателей национальным позором нашей родины.
Лидия Чуковская 11 ноября 1969 года"
За границей Чуковская опубликовала две повести: "Опустелый дом" ("Софья Петровна". — Л. Ч.) и "Спуск под воду".
Наша задача сейчас не в обсуждении открытых писем и повестей. Мы должны принять меры на основании нарушения двух пунктов устава Союза Писателей: п. 2 и п. 10.
(Оба они, со всеми своими а, б, в — совершенно абстрактны и в любую минуту могут быть истолкованы как угодно. Устав требует, например, участия члена Союза в общественной деятель-ности. Но почему общественной деятельностью писателя считается, например, соучастие в чьем-нибудь исключении — по приказу Секретариата, — но не в защите кого-нибудь из товарищей, которыми Секретариат недоволен?)
Чуковская сама поставила себя в положение, несовместимое с членством в Союзе Писателей.
Юрий Яковлев (захлебываясь, глотая буквы, слоги, слова): Мне трудно говорить, товарищи… Вы меня простите, но мне говорить слишком трудно… Во мне вся эта история вызывает глубокую горечь… Слишком глубокую… Вот недавно в Новосибирске наш советский подросток стрелял в нашего советского часового… Это ужасно, товарищи… В Новосибирске совершилось ужасающее преступление. (Я слушаю оратора с полным сочувствием. Тем более что один из воспитателей советского юношества — не кто иной, как сам товарищ Ю.Яковлев: это его книги каждую минуту издают и переиздают все советские издательства по всей необъятной Советской стране, на них воспитывается советское юношество. Как же ему не волноваться!) И вот, товарищи, когда по радио слышишь статьи, подобные статье Чуковской, начинаешь понимать, откуда берутся ужасные преступления. Передачи, подобные "Гневу народа", — вот их источник… Вы меня извините, я больше не могу говорить, я слишком взволнован.
Рекемчук: Название "Гнев народа" — это что же, она гневается от имени народа? Вы — представитель разгневанного народа?
Я: Напротив, я подчеркиваю в своей статье, что говорю ни от чьего имени, от одной себя, что я ничей не представитель. Ведь вы мою статью читали? Там это сказано. А название дано мною чисто иронически.
Редакции газет сначала организовывают гнев знаменитостей, тех, кому поверит читатель, а потом "гневные письма трудящихся". Имитация гнева. Опасная игра потому, что кончится она впоследствии истинным гневом. Я этого не хочу и боюсь и об этом своей статьей предупреждаю.
Рекемчук: В вашей статье — барское пренебрежение к народу, к рабочим, таксистам, хлеборобам.
О Солженицыне. Мы уже несколько лет имеем удовольствие читать его антисоветские, монархические произведения. И вы становитесь на те же классовые позиции! Под конец жизни вам льстит ваша скандальная известность!
Я: Почему же под конец? Я пока еще не собираюсь умирать.
Юрий Жуков: Я уважаю прежние статьи Лидии Чуковской. (Неувязка! По-видимому, т. Куле-шов, заявивший 14 декабря, что я в литературе пустое место, — перевыполнил задание. Сам т. Юрий Жуков уважает мои прежние статьи!) Однако логика фракционной борьбы привела вас к защите всех антисоветчиков: Гинзбурга, Галанскова, Солженицына. Вы оскорбляете тех, кого вы отбрасываете.
Я: Кого же я отбрасываю?
М. Алексеев: Любопытно отметить, что она явилась сюда с ответами, заранее заготовленными на бумаге. Посмотрите, какая груда листов! Это напоминает мне заседание с Солженицыным. Солженицын тоже пришел со стопкой. И вот сейчас мы видим то же самое.
Все это уже где-то заранее согласовывалось и репетировалось.
Я поддерживаю предложение Детской секции: Чуковскую надо исключить.
А. Медников: Я прочитал много раз "Гнев народа". Эта статья вызывает чувство возмущения. Надо дать общую оценку Солженицыну, Максимову, Чуковской.
Их деятельность — проявление ожесточенной классовой борьбы.
Они ведут классовую борьбу в идеологии.
"Гнев народа" — целая цепь клеветы и оскорблений, адресованных писателям и народу. Это оскорбление власти: как будто власть строит стену между писателями и народом. Это оскорбление интеллигенции в лице, например, Кожевникова. Она пишет, что его «спустили» на Сахарова и Солженицына… Ведь это собак спускают. Кожевников не собака, а человек.
Я: Конечно, Кожевников человек. Собаки не пишут статей — ни от души, ни со специальной целью ввести читателей в заблуждение.
А. Медников: "Гнев народа" — статья, оскорбляющая партию. Под конец это уж прямая угроза. В письме Максимова тоже содержалась угроза. После такой статьи, как "Гнев народа", нельзя быть не только членом Союза Писателей, но и гражданином Советского Союза.
Н.Грибачев: С горечью думаешь о том, что Лидия Чуковская носит фамилию Корнея Чуковского. У меня эти два имени не укладываются в сознании рядом.
Я: Если вы так почитаете Корнея Чуковского — где все вы были, когда в нашей печати обливали его грязью?
Н.Грибачев: Сахаров — уважаемый физик, но в политике он жалкий либералишка. У Солженицына скопилась злоба из-за давних обид.
А что же у вас? Вы завидуете их славе на Западе?
Что такое Солженицын в литературе? В лучшем случае беллетрист среднего пошиба. В его писаниях можно найти две-три удачные страницы.
На международном рынке он спекулирует антисоветчиной, чтобы нажить себе состояние. Он оплакивает царя-батюшку.
Я: Невозможно слушать, что вы говорите. Солженицын — и спекуляция! Где же он оплакива-ет царя? В "Августе Четырнадцатого" Николай II изображен ничтожеством, и ничтожный царь и его бездарные генералы ответственны за гибель сотен тысяч людей, за гибель целой армии.
С.Наровчатов: Прошу не перебивать. Вам будет предоставлено слово.
Н.Грибачев: Благодаря усилиям правительства Советского Союза мир пришел к разрядке международной напряженности. В связи с этим обостряется классовая борьба, а с нею растет антисоветчина. В этих условиях все антисоветское, что поступает отсюда, щедро оплачивается на Западе золотом и славой. И вы дали себя втянуть в эту грязь? Вы думаете, что Би-би-си удастся свернуть наш народ с его пути? Ошибаетесь.
Вы просто-напросто презренный поставщик материалов для антисоветской пропаганды.
Я: Импресарио, как выразился министр культуры ГДР.
Н.Грибачев: Вы ото всего далеки. Вы потеряли человеческое отношение к людям. Не только к нашим, советским, но и к тем, за рубежом, кто ведет благородную борьбу за прогресс.
Вас надо исключить и довести наше решение до широкой общественности. Вы считаете, что наш народ глуп.
Я: Напротив, у меня написано, что наш народ умен, но он не осведомлен, потому что вы намеренно лишаете его информации.
Н.Грибачев: Предложение Детской секции следует поддержать. Чуковскую необходимо исключить, и пусть "Литературная Газета" позаботится о широких читательских массах. И другие газеты. Ее нужно выставить на позор перед народом.
А. Барто (грудным голосом): Я очень волнуюсь. Мне трудно говорить. Я вижу перед собой другую Лидию Корнеевну Чуковскую. Когда-то она проявляла критический пыл, вела наступле-ние на художественно слабые вещи. В те времена я относилась к ней с уважением. Но теперь я разделяю горечь детских писателей… Чем объяснить, как может человек дойти до такой антисо-ветчины, до такой злобы? Мне хочется спросить у вас: почему вы такая злая! Откуда в вас столько злости? Я вчера прочитала "Гнев народа" впечатление удручающее. Злость, злость, злость.
Кто-то: Логика фракционной борьбы.
А.Барто: Мне очень тяжело говорить. За вашими плечами мне видится тень, дорогая для меня и для всех нас, — тень вашего отца…
Хор (общий одобрительный гул, в котором я с особенной отчетливостью различаю голос Лесючевского): Корней Иванович! да… уважаем… любим… основоположник… классик… имя окружено почетом… высокая оценка… высокие награды… любимец советского народа…
