Якоб Штелин - Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге
Во втором его путешествии в Голландию 1716 года прибыл он около полудня в Виттенберг, находящийся в Саксонии, а между тем, как ему приготовляли обыкновенный обед, спросил он хозяина, что примечания достойно там для проезжих иностранцев? «Ничего особеннаго, – ответствовал он, – как разве только старый курфирстский замок, медная гробница доктора Лютера в придворной церкви, прежнее его жилище и кабинет». «Это я должен посетить, – сказал царь, – ибо я много слышал доброго о сем великом и достопамятном муже, который в пользу своего государя и столь многих князей, имевших более прочих благоразумия, столь отважно ополчился на самого Папу и все его воинство». И так высокий сей путешественник пошел еще до обеда в придворную церковь, где со вниманием рассматривал изваянное из меди изображение доктора Лютера в человеческий рост на его гробнице и, отходя, сказал: «Сей муж по справедливости это заслужил». По пришествии его в те покои, в которых Лютер жил и умер, было ему показано в его кабинете большое на стене чернильное пятно, и при том рассказана старая басня, что когда доктор Лютер был однажды занят трудами, явился ему дьявол, которой всякими искушениями старался потревожить его мысли, то будто Лютер на сие столько рассердился, что, схватив чернильницу, бросил дьяволу в рожу, от чего и произошло то большое чернильное пятно и по ныне не отмывается. Петр Великий весьма сей басне смеялся и сказал только: «Разве сей мудрый муж почитал дьявола видимым?» При рассматривании сей же стены, когда великий монарх приметил, что на оной написаны были различные имена карандашом, то и не упустил он спросить, что бы это значило, и когда в ответ получил, что это имена чужестранных путешественников, посетивших сие лютерово жилище, которые написали оные с тем, дабы после оставить память, что они некогда там были, то сказал царь: «Ну, так и мне надлежит написать свое имя». Потом тотчас вынул из кармана кусок мела и российскими буквами написал имя свое «Петр», близ вышеупомянутого чернильного пятна. Чтоб сохранить навсегда сие собственноручное начертание российского монарха сделана уже давно около него жестяная рамка, выдавшаяся близ двух дюймов от стены, в поперечнике имеющая около 7 или 8 дюймов с решеткою того же металла, сквозь которую ясно можно читать царское имя. Я так же оное видел и читал в 1735 году на пути своем в Россию. Но что значила последняя литера, того никто сказать и изъяснить не мог.
42. Попечение Петра Великого о Российских древностях
Великий Монарх наш при всяком случае оказывал отменное и не всякому Государю свойственное уважение к древностям, служащим к объяснению истории. В 1722 году, по заключении выгодного и славного мира со Швецией, отправившись в поход в Персию, остановился он на несколько дней в Казани. Он услышал, что за 10 или за 12 верст оттуда, находятся еще развалины славного Булгарского города Булгара, захотел сам осмотреть оные, и немедленно отправившись туда, отыскивал и рассматривал всё, что ему казалось примечания достойным; приказал списать некоторые оставшиеся там надгробные и другие надписи на армянском и арабском языках, перевести их на Российский язык, и отослал оные в Петербург в свой кабинет. Приметив притом, что сии памятники столь славных некогда булгар весьма уже много повреждены были временем и впоследствии еще более растеряются от небрежения местных жителей, а наконец и совсем могут истребиться, постарался о сохранении оных, и для того в следующем месяце июле, прислал из Астрахани к Казанскому губернатору повеление, отправить немедленно к остаткам разоренного города Булгара несколько каменщиков с довольным количеством извести для починки поврежденных и грозящих упадком строений и монументов, пещись о сохранении оных, и на сей конец всякий год посылать туда кого-нибудь осматривать, для предупреждения дальнейшего вреда.[51]
43. Петр Великий не терпит лакеев при своем столе
Когда Петр Великий кушал один со своею супругой, то обыкновенно не имел при себе никого для услуг, кроме самых приближенных камер-юнгфер императрицы и одного маленького пажа. Когда ж он кушал с некоторыми из своих министров, генералов или морских офицеров, тогда служили при столе обер-кухмистер его Фелтен, денщик и двое пажей, да и они поставив кушанье и по бутылке вина для каждого гостя, должны были выходишь, из столовой залы и оставлять государя одного с гостями. Лакеи никогда не являлись у его стола, кроме церемониальных обедов; ибо он обыкновенно говаривал о них вообще: «Я не хочу, чтобы они были при том зрителями, как я сижу за столом.» Некогда за столом сказал он прусскому посланнику барону Мардефельдту: «Наемники, лакеи, при столе смотрят только всякому в рот, подслушивают все, что за столом говорится, понимают криво и после также криво пересказывают».[52]
44. Милостивые поступки Петра Великого с низшими
Известно, что Петра Великого единое ненасытимое его желание к познанию того, что для государства выгодно, сопровождало не только ко всем заводам, мануфактурам и рукомеслам, которые заслуживали внимание, но он даже не стыдился в деревнях и городах посещать и ободрять низкого состояния людей, которые с желаемым успехом отправляли свое рукомесло. Как он однажды находился в Архангельске при реке Двине и увидел довольное число барок и прочих сему подобных простых судов на месте стоящих, то спросил он, какие бы то были суда и откуда они? На сие было донесено царю, что это мужики и простолюдины из Холмогор, везущие в город разный товар для продажи. Сим не был он доволен, но хотел сам с ними разговаривать. И так пошел он к ним и усмотрел, что большая часть помянутых повозок были нагружены горшками и прочею глиняного посудою. Между тем как он старался все пересмотреть и для того ходил по судам, то нечаянно под сим государем переломилась доска, так что он упал в нагруженное горшками судно, и хотя себе никакого не причинил вреда, но горшечнику довольно сделал убытку.
Горшечник, которому сие судно с грузом принадлежало, посмотрев на разбитой свой товар, почесал голову и с простоты сказал царю: «Батюшка, теперь я не много денег с рынка домой привезу», – «Сколько ж думал ты домой привезти?» – спросил царь. «Да ежели б всё было благополучно, – продолжал мужик, – то я бы алтын с 46 или бы и больше выручил». Потом сей монарх вынул из кармана червонец, подал его мужику и сказал: «Вот тебе те деньги, которые ты выручить надеялся, сколько тебе сие приятно, столько и с моей стороны приятно мне, что ты после не можешь назвать меня причиною твоего несчастия».[53]
45. Заведение позументной и чулочной фабрики
Петр Великий приметил в Петербурге, что привозятся из немецких земель и продаются в великом множестве такие товары, которых в России либо не умеют хорошо делать, либо и совсем не делают. Из сего усмотрел он, что государству его не достает многих ремесленников и фабрик, в которых оно имеет необходимую нужду. Позументное искусство было одно из тех, которые он намерен был мало-помалу завести в России. На сей конец приказал он в Калинкине, где Фонтанка впадает в Финский залив, построить большой каменный дом о двух этажах, который после долго известен был под именем Калинкинского дома[54] и завел в нем позументную и шерстяную чулочную фабрику, или, лучше сказать, школу для обоих сих ремесел. Он принял к себе на службу искусных иностранных мастеров, определил им хорошее жалованье и отдал им для обучения несколько молодых людей из бедных Новгородских дворян и из мещан. Для побуждения сих учеников к прилежности, Государь не только сам часто туда приезжал и по целому часу смотрел на их работу; но также приказал старшим из них всякое Воскресенье после обеда являться ко двору и расспрашивал их обо всем, что они в неделю делали и об успехах их в ученье. Они должны были приносишь с собою пробы своей работы, по которым Государь сам мог видеть их успехи.
Через несколько времени, один из лучших учеников Борис Шаплыгин, сын одного бедного Новгородского дворянина, донес Государю, что он выучился ткать всякие шёлковые тесьмы и шнурки, но только не умеет еще устанавливать станков и делать основы, потому что мастер при всякой новой работе делает это сам и никому из учеников смотреть не позволяет. Государь приказал ему всеми способами стараться перенять сие главное дело в их искусстве и обещал ему за то особенное вознаграждение. Шаплыгин, стараясь заслужить отменную Государеву милость, догадался сделать в углу на потолке над комнатой своего мастера небольшое отверстие, и смотрел в него, когда мастер устанавливал станки и делал основу. Переняв мало-помалу сие искусство, донес он о том его величеству. Государь взял его на две недели ко двору и приказал ему в отведенной для него особой комнате поставить позументный станок и самому сделать основу, что и удалось ему так хорошо, что он выткал кусок позумента по новой тогдашней моде. Государю было сие весьма приятно; он поцеловал Шаплыгина в лоб, подарил ему несколько рублей, приказал сделать для него новое платье и объявить его через мастера подмастерьем; мастеру же сказал, что он поступал не честно, не допуская учеников своих учиться делать основу, отпустил его и принял на его место другого, которому объявил причину, по которой прежний мастер был отпущен. По прошествии договорных лет, на сколько нанят был новой мастер у отпустил он и сего, помянутого ж Шаплыгина определил он комиссаром на сию фабрику, которая непосредственно зависела от Императорского кабинета. Хотя при императоре Петре II фабрика была уничтожена, но комиссар получал из кабинета небольшое свое жалованье даже и при императрице Елизавете Петровне и жил в Калинкинском доме, где он и умер в 1765 году[55].
