Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2
Нет, сидя в Исполнительном Комитете, Шляпников самое большее, что делал, – только укреплял меньшевиков. Это невозможно перенести!
А время – вихрилось, каждый час уносил какую-то неиспользованную, неповторимую возможность. И не хватало ума – сообразить, поймать и сделать!
Да тут же вот, рядом, упускалось – в Екатерининском зале и на ступеньках Таврического. Вчера тут среди солдат заговорил против войны – не дали ему, заткнули. Большевики выползали из немоты, ещё ничего они не значили, не имели силы ни вверх, ни вниз, а БЦК почти не признавали, как навязанное из Швейцарии.
Вот и не знаешь, с какого конца взяться.
Сегодня утром метнулся Шляпников в Таврический – но даже не было заседания Исполкома, а сидели, вялые, в общей комнате и передавали сплетни о вчерашних переговорах с думцами – как они власть уступали, пентюхи! Эти переговоры нельзя было считать иначе как предательством. Они в переговорах умолчали и о войне, и о земле, и 8-часовом дне, – соглашательство и капитулянтство! А Нахамкис не слушал Шляпникова серьёзно и угрожал – рассказать Ленину о немарксистском поведении Шляпникова, что он забыл, кто должен выполнять задачи буржуазной революции.
Да Ленин с вами, ликвидаторами, ещё и разговаривать не станет!
А ещё брюзжали на Исполкоме против листовки Кротовского-Александровича, даже эсеры все против, отгораживаются. А Чхеидзе даже в Екатерининском зале вслух назвал прокламацию провокационной.
А хорошая листовка! – трезво призывала бороться с офицерством до конца! Не дать загаснуть классовой борьбе в армии – верно! Крепко бранил Шляпников Молотова, что тот сдрейфил и тюки такой хорошей листовки сдал без боя оборонцам, слюнтяй.
Ну, ничего, кое-что всё же вырвалось: Бонч мешок-мешок, а быстро выпустил большевицкий Манифест (меньшевики только рот разинули – и кинулись свой сочинять). А за ним – и Приказ № 1. А подпись Исполнительного Комитета – и не денешься?
Что Шляпников вовремя сообразил и сделал – уже восстанавливал «Правду». Захватили на Мойке большое здание, прекрасную типографию «Сельского вестника», новенькие ротационные машины. Теперь сколачивали редакцию – а писунов опять нет? И туда – Молотова сажать?
Хотелось действия! – и резкого! сильного! для всех обжигающего! Настоящее дело: создавать свою крепкую местную власть и вооружённую милицию из рабочих, уже набирали оружия и патронов.
А сегодня с трёх часов тут, в Таврическом, собирался большой пленум Совета. И надо было – им овладевать! Надо было – на нём выступать и бросать лозунги.
Но – какие?..
А ведь так уже был освоен Шляпников с питерским подпольем! И казалось ему, что он полносильно может управлять рабочими массами столицы, как прошлой осенью, – ставить ли их на работу или снимать на забастовку. Но вот всё вырвалось наружу, разлилось по улицам – и перестало управляться. И очевидно, только правильные лозунги могли бы быть новыми возжами. Но как эти лозунги найти? Не хватало головы. Где-то рядом этот лозунг носился или лежал, его можно было составить из самых простых слов, – но слова, дери их… не складывались. Надо было советоваться, брать коллективной головой.
Пока, до начала Совета, решил махнуть к своим на Выборгскую, хорошо автомобиль к услугам.
В комнате разбитого полицейского участка на Большом Сампсоньевском теперь пребывал Выборгский райком. Тут познакомился с долговязым матросом Ульянцевым – из тех матросов, кого сам и отстоял под судом в октябре. Этот – только что из Шлиссельбурга и одно хотел: громить гадов! Вот такие-то нам и нужны. А послать его в Кронштадт.
Ребята в райкоме хоть необразованные, но ершистые. Объяснил им Шляпников: не можем мы, ребята, так сидеть терпеть. Надо начинать борьбу! Ведь революционное правительство мы возглашали? Возглашали. Ну! А чего смотрим?
Да ребята – вполне согласны. Да ребята уже готовят большие такие плакаты: «Конфисковать помещичьи земли!», «8-часовой рабочий день!», «Демократическая республика!».
А как же – революционное правительство? А куда ж Совет Рабочих Депутатов? Тут сразу прояснилось: так вот он, Совет, и пусть будет правительство. Пусть власть берёт!
А как же это продвинуть? Да новую листовку накатать:
«Граждане, солдаты и рабочие!»
Есть такой большевицкий испытанный приём:
«Митинги солдат и рабочих, собирающиеся в Петрограде, принимают следующие резолюции…»
Таких резолюций ни на каких митингах ещё не принимали, мы их только сейчас сочиним, напечатаем, разошлём – и вот тогда будут и митинги, будут и резолюции.
«…Вся власть – в руки Совета Рабочих и Солдатских Депутатов как единственного революционного правительства! Армия и население должны выполнять распоряжения только Совета Депутатов, а распоряжения Комитета Государственной Думы считать недействительными! Государственная Дума была опора царского режима…»
Война Родзянке и Милюкову! Поломать козни цензовиков с отдельным их правительством!
Теперь – раскатать на ротаторе и…
325
Солдаты на Совете. – Цирк Керенского.Только страсть повидать и узнать совсем небывалое могла согнать столько солдат в эту неразданную комнату и на часы сплотила в такой тесноте, что невмоготу руку снизу вытянуть, нос почесать, а курить – только счастливчикам. Винтовок уже никто больше сюда не вносил, друг друга не поцарапать. И рабочих набилось с красными приколками, но не столько.
Стула уже ни одного не осталось в этой комнате, какие переломали, какие вынесли, а только большой стол затоптанный, и на этот стол с самого начала повзлезали иные те, кто хотели поиметь слово или руководство, они заране тут в задней комнате сидели, оттуда.
А первый и главный из них был уже стариковатый, плешивый, роста низенького, в пиджаке обрыжевшем, притёртом, с бородкой мочалистой, и говорил малоразборно, булькало иногда заместо слов, а то как заскрёбывал, да видно, что и пристал, бедняга. Говорил он, что вот теперь Совет не одних Рабочих, но и Солдатских Депутатов, и берёт он в свои могучие руки своё светлое будущее. Что такое время теперь наступило, какое всем отроду грезилось, и народ сам покажет свою власть. И солдат покажет, что он ещё лучше армейские дела понимает, чем иные офицеры. Однако не все ещё враги разбиты, ещё остались тёмные силы – и нужна порядливая власть, и никак не обойтиться без елементов. И толковали вчера с этими елементами, они берутся вытянуть, а условия самые лучшие для нас с вами. И сейчас наш и ваш товарищ с Исполнительного Комитета это всё подробно доложит на ваше суждение.
И тогда рядом с ним, плечом выше головы того первого, стал говорить этот рыжебородый, дядя-размахнись, хоть мясные туши разделывать. А говорил приветливо, успокоительно, как хороший товар предлагая, да так-то ручьисто, – очень приглядно было его слушать, заслушались, – да кто ж с нами, низкими, так-то раньше беседовал?
Много он чего говорил, очень много, всего в голове не удержишь. А всё – про свободу. Теперь свобода будет нараспашку. И кто в темнице нудился – тем всем свобода. И вольным всем – ещё больше свобода. А уж солдатам – наибольше их всех. Солдаты теперь по всем ротам, батальонам должны избирать комитеты, и вся власть теперь будет комитетская, а не офицерская. Офицерово дело теперь – ежели строй, скажем, построился – так направо, налево, к ноге, впрочем это и унтер может. А если какие офицеры будут комитетам воспрепятствовать, так сейчас их новая власть к ответу приберёт. А как только из строя ступнул солдат – так он свободнейший уважаемый гражданин теперь, и все права ему дадены. А и по улице пойдёт – полиции теперь не будет, никто не остановит, ничего не запретит. Будет свой лёгкий надсмотр из студентов и тоже-ть там все выбранные. А главное: никто солдата на войну не погонит, но после великого революционного подвига будет теперь весь гарнизон в Петрограде состоять как на отдыхе и на случай защиты Петрограда от тёмных сил.
И так сладкая речь его лилась, наслушаться нельзя. До чего ж хороший человек, и до чего ж теперь жизнь благая наступила! – и скажи, всего только раз дерзнули из казарм выйти, и теперь выходи сколь хошь. Уже всю эту новую сладость солдаты как бы и сами прочуяли – но дорого ещё раз её от хорошего человека послушать. Внимчиво слушали, долго слушали, правда уже стало и бока теснить, уже б и размяться, что ли.
Ну, кончилась речь этого рыжебородого, и уж похлопали ему от души, не жалея, – кто спроворился руки между боков вытянуть.
Тут между главными на столе вышла заминка. На другом конце стола начал кто-то быстро взлезать, цепляясь за соседей и раскачивая. Проворно этак взлез, всех растолкал, выпередился, – узнали его: тот узкоголовый, кто живее всех по дворцу метался, только и знал бегал. И – звонко, да уверенно, да голос юнецкий:
– Товарищи! Я должен вам сделать сообщение чрезвычайной важности!
Забористо сказал – чрезвычайной важности! – стали поворачиваться боле к нему.
