Кто прав? - Фёдор Фёдорович Тютчев
— Это, должно, опять японский лагерь,— равнодушным тоном произнес Петров, подходя и останавливаясь подле Катеньева,— ишь развели костров-то сколько... А вот там еще один костер, и большой же... что бы это означало?
Он пристально и внимательно стал вглядываться. В стороне от маленьких огоньков, гораздо выше их, на одной из прилегающих вершинок пылал большой костер. Огромное пламя широким языком лизало сгустившийся вокруг мрак, бросая от себя багровое зарево. Оно трепетало, колыхалось, то слегка замирая*, то вновь разгораясь с новой силой.
— Это как будто пожар. Должно быть, фанза какая-нибудь горит,—заметила Надежда Ивановна, внимательно рассматривая пламя.
— Не похоже что-то,— задумчиво произнес Петров,— по-моему, это они своих мертвых жгут... Надо спросить Фу-ин-фу, он, должно быть, знает... Да, так и есть,— продолжал он, перебросившись с Фу-ин-фу несколькими фразами,—действительно, убитых жгут. Фу-ин-фу, судя по костру, говорит, много, должно быть, трупов сложено...
— Ишь как полыхает! Интересно бы было посмотреть,— задумчиво произнес Катеньев, стараясь нарисовать себе картину сожжения.
— Интересного мало. Я видел еще в китайскую войну, когда мы с японцами вместе против китайца воевали. С непривычки противно глядеть, да и вонь такая, не дай-то боже... заразы меньше, это, пожалуй, верно, а только нехорошо, куда хуже, чем у нас, — заметил Петров.
Надежда Ивановна слегка вздрогнула и нервно повела плечами. Ее воображение на минуту нарисовало ей жуткую картину: огромный костер из толстых бревен, снопы соломы, пропитанные горючим составом, соломенные маты и тряпки, огромные языки пламени, смрадные клубы дыма и посреди всего этого неподвижные темные массы обнаженных человеческих тел, отвратительный запах сжигаемого мяса, шипение и треск, а кругом этого ада суетящиеся фигуры живых людей, торопливо подбрасывающих новые охапки соломы, дров с мыслью о том, что завтра, может быть, их самих ожидает такой же ужасный костер.
Постояв немного, двинулись дальше. Теперь они уже не шли, а еле-еле брели, то и дело останавливаясь, чтобы хоть сколько-нибудь перевести дух. Катеньев думал о брошенном ими муле.
С каким бы удовольствием сел бы он теперь на его спокойную спину. Он проклинал свою горячность, причину ихних теперешних страданий. По временам голова его нестерпимо кружилась, он закрывал тогда глаза и чувствовал, как все вокруг него — и земля, на которой он стоял, и опрокинутое над его головой небо начинали медленно колебаться. Земля проваливалась под ногами, а небо давило вниз, как бы ища для себя точку опоры. В одну из таких минут он закачался и упал. Падая, он почувствовал нестерпимую боль в раненой ноге, словно раскаленным железом обожгло... Он пронзительно вскрикнул и потерял сознание.
Когда Катеньев очнулся, он увидел себя на дне глубокой рытвины, заросшей по краям колючим кустарником и заслоненной со всех сторон огромными каменными глыбами. Подле него сидела Надежда Ивановна. Было очень рано, и солнечные лучи, торжествуя победу над ночной мглою, весело скользили дружной семьей по обнаженным ребрам скалистых кряжей. Взглянув в лицо своей невесты, Катеньев испугался, так оно осунулось и побледнело за одну ночь. Надежда Ивановна сидела в скорбной позе, подперев руками подбородок, и задумчиво смотрела в одну точку. Ее большие, темные, красивые глаза выражали страдание и полное отчаяние. Казалось, она теряла всякую надежду и сидела как приговоренная к смерти. Никогда Катеньев не видел у нее такого выражения, и это испугало его, ибо он понял, что утрачена всякая надежда на спасение.
Увидя, что он открыл глаза, Надежда Ивановна употребила нечеловеческое усилие, чтобы согнать с своего лица выражение отчаяния, только что тяготевшее на нем, и, стараясь придать своему голосу как можно более спокойствия, участливо спросила:
— Ну, как ты себя чувствуешь?
— Ослабел очень,—ответил Катеньев,—и нога сильно ноет. Но не в этом дело, — перебил он сам себя, — объясни, сделай милость, где мы и как сюда попали.
— Это Фу-ин-фу и Петров перенесли тебя сюда на руках. Место скрытное и до некоторой степени безопасное...
— А где они сами? — встревожился вдруг Катеньев,— Неужели ушли?
— Ушли, — отвечала Надежда Ивановна, — но ты не волнуйся. Сегодня к вечеру они обещали вернуться, принести чего-нибудь поесть и разузнать о японцах.
— А как не вернутся? Что тогда? — При этом вопросе Катеньев почувствовал прилив нестерпимого ужаса.— Подумай, что мы будем делать здесь с тобой одни в горах... Я так измучен ходьбой, болью в ноге и голодом, что не могу двинуться... Если бы у нас была хотя какая-нибудь пища... Но ее нет. Что мы будем делать?!! Я не могу пошевелить ногой, она у меня распухла и болит... Ты тоже, наверно, умираешь с голоду...
— Я?.. Нет, то есть да, то есть нет... я хочу сказать, что хотя мне и очень хочется кушать, обманывать не стану, но все же не настолько, чтобы умирать, как ты говоришь. До вечера, я надеюсь, мы легко пробудем без еды, а вечером Фу-ин-фу и Петров наверно принесут нам какой-нибудь провизии.
— А. если их схватят или убьют? — сам пугаясь своего вопроса, тихо спросил Катеньев.
— Этого не может случиться, — с жаром поспешила возразить Надежда Ивановна,—я верю, бог посылает нам испытания, но он не допустит нашей гибели.
— Ты верующая? — вдруг совершенно неожиданно и как-то странно спросил Катеньев.
— А ты? — с испугом, в свою очередь, спросила Надежда Ивановна.
Катеньев ничего не ответил.
Прошло несколько минут томительного молчания. Оба сидели, понурив головы, погруженные в свои невеселые мысли.
— Не понимаю, с чего у меня так нога разболелась? — первый прервал молчание Катеньев, глядя на вытянутую перед собой ногу и слегка пошевеливая ею.
— Ты ведь упал, разве не помнишь?
— Упал? — удивился Катеньев.
— Ну да, конечно. Мы шли по карнизу сопки, у тебя закружилась голова, и ты упал вниз, правда, невысоко, но ногой попал на острые камни... Петров и Фу-ин-фу несли тебя несколько верст на руках.
— Вот оно что,—протянул Катеньев,—теперь я понимаю... но как же будет дальше... Я едва ли смогу идти.
— А я думаю, если ты до вечера отдохнешь и хорошенько поешь, то сможешь пройти при нашей помощи
