Алексей Писемский - Люди сороковых годов
- А что же вы, Павел Михайлович, не хотите узнать от меня мой секрет, который я вам хотела рассказать?
- Секрет? - повторил как бы флегматически Вихров и внутренно уже испугавшись. Впрочем, подумав, он решился с Юлией быть совершенно откровенным, если она и скажет ему что-нибудь о своих чувствах.
- Вы знаете, - продолжала она тем же смеющимся голосом, - что я в вас влюблена?
- Увы! - произнес Вихров тоже веселым голосом. - При других обстоятельствах счел бы это за величайшее счастье, но теперь не могу отвечать вам тем же.
- Отчего же? - спросила Юлия все-таки весело.
- Оттого, что люблю другую, - отвечал Вихров.
- Что же, эту неблагодарную madame Фатееву, что ли?
- Нет.
- Неужели же - фай! - вашу экономку?
- И не экономку.
- Кто же это? - проговорила Юлия. Голос ее не был уже более весел.
- Одну дальнюю кузину мою.
- От которой вы письма получали? - проговорила Юлия; рыдания уже подступали у ней к горлу. - Что же это - старинная привязанность? - спросила она.
- Очень! - отвечал Вихров, сидя в прежнем положении и не поднимая головы. - Я был еще мальчиком влюблен в нее; она, разумеется, вышла за другого.
- Отчего же не за вас? - говорила Юлия.
- Оттого, что я гимназист еще был, а она - девушка лет восемнадцати.
- Ну, а потом? - спрашивала Юлия.
- А потом со мной произошло странное психологическое явление: я около двенадцати лет носил в душе чувство к этой женщине, не подозревая сам того, - и оно у меня выражалось только отрицательно, так что я истинно и искренно не мог полюбить никакой другой женщины.
- Но, однако, уже теперь у вас это чувство положительно выразилось?
- Теперь - положительно.
- Что же открыло его? - продолжала расспрашивать Юлия. У ней достало уже силы совладеть со своими рыданиями, и она их спрятала далеко-далеко в глубину души.
- Открыло - мысль и надежда на взаимность.
- Вам, значит, ответили?
- Ответили.
- А как же муж? Он жив еще?
- Жив.
- Каким же образом? Он должен возбуждать в вас ревность.
Вихров пожал плечами.
- У меня любовь к ней духовная, а душой и сердцем никто и никогда не может завладеть.
- Завидую вашей кузине, - проговорила Юлия, помолчав немного, и едва заметно при этом вздохнула.
- В чем же? - спросил Вихров, как бы не поняв ее слов.
- В том, что она внушила такое постоянное чувство: двенадцать лет ее безнадежно любили и не могли от этого чувства полюбить других женщин.
- Не мог-с! - отвечал Вихров. Он очень хорошо видел, что Юлия была оскорблена и огорчена.
Разговор далее между ними не продолжался. Вихрову стало как-то стыдно против Юлии, а она, видимо, собиралась со своими чувствами и мыслями. Он отошел от нее, чтобы дать ей успокоиться.
Юлия по крайней мере с полчаса просидела на своем месте, не шевелясь и ни с кем не говоря ни слова; она была, как я уже и прежде заметил, девушка самолюбивая и с твердым характером. Пока она думала и надеялась, что Вихров ответит ей на ее чувство, - она любила его до страсти, сентиментальничала, способна была, пожалуй, наделать глупостей и неосторожных шагов; но как только услыхала, что он любит другую, то сейчас же поспешила выкинуть из головы все мечтания, все надежды, - и у нее уже остались только маленькая боль и тоска в сердце, как будто бы там что-то такое грызло и вертело. Окончательно овладев собой и увидев, что m-me Пиколова сидела одна (начальник губернии в это время разговаривал с Виссарионом Захаревским), Юлия сейчас же подошла и села около нее. Вихрову, между тем, ужасно хотелось уйти домой, но он, собственно, пришел спросить о своем деле прокурора, а тот, как нарочно, продолжал все заниматься с фокусником. Вихров стал дожидаться его и в это время невольно прислушался к разговору, который происходил между губернатором и Виссарионом. Они говорили о почтовом доме, который хозяйственным образом строил Захаревский.
- Почтмейстер мне прямо пишет, что дом никуда не годится, - говорил губернатор, больше шутя, чем серьезно.
- Для меня решительно все равно, хоть бы он провалился, - отвечал Виссарион, - архитектор их принял - и кончено!
- Но он говорит, что штукатурка потом уж на потолках обвалилась.
- Штукатурка должна была бы или сейчас обвалиться, или уж она обыкновенно никогда не обваливается.
- Но она, однако, действительно обвалилась, - возражал слабо начальник губернии.
- Очень-с может быть! Очень это возможно! - отвечал бойко Захаревский. - Они, может быть, буки бучили и белье парили в комнатах, - это какую хотите штукатурку отпарит.
- Потом, что пол очень провесился, боятся ходить, - как бы больше сообщал Захаревскому начальник губернии.
- И то совершенно возможно! - ответил тот с прежнею развязностью. - Нет на свете балки, которая бы при двенадцати аршинах длины не провисла бы, только ходить от этого бояться нечего. В Петербурге в домах все полы качаются, однако этого никто не боится.
- Потом, что земля очень сыра и что от этого полы начало уже коробить.
- Непременно начнет коробить - и мне самому гораздо бы лучше было и выгоднее класть сухую землю, потому что ее легче и скорее наносили бы, но я над богом власти не имею: все время шли проливные дожди, - не на плите же мне было землю сушить; да я, наконец, пробовал это, но только не помогает ничего, не сохнет; я обо всем том доносил начальству!
- Или тоже печи, пишут, сложены из старого кирпича, а тот из стены старой разобран - и весь поэтому в извести, что вредно для печи.
- Очень вредно-с, но это было дело их архитектора смотреть. Я сдал ему печи из настоящего материала - и чтобы они были из какого-нибудь негодного сложены, в сдаточном акте этого не значится, но после они могли их переложить и сложить бог знает из какого кирпича - времени полгода прошло!
- Но все-таки вы поправьте им, чтобы успокоить их, - больше советовал начальник губернии, чем приказывал.
- Ни за что, ваше высокопревосходительство! - воскликнул Захаревский. Если бы я виноват был тут, - это дело другое; но я чист, как солнце. Это значит - прямо дать повод клеветать на себя кому угодно.
- Да, но я это не для них, а для себя прошу вас сделать, потому что они пойдут писать в Петербург, а я терпеть не могу, чтобы туда доходили дрязги разные.
- Если для вас, ваше превосходительство, так я готов переделать хоть с подошвы им весь дом, но говорю откровенно: для меня это очень обидно, очень обидно, - говорил Захаревский.
- Но что ж делать - мало ли по службе бывает неприятностей! - произнес начальник губернии тоном философа.
- Это конечно что! - подтвердил также несколько философским тоном и Захаревский.
Во всем этом разговоре Вихрова по преимуществу удивила смелость Виссариона, с которою тот говорил о постройке почтового дома. Груня еще прежде того рассказывала ему: "Хозяин-то наш, вон, почтовый дом строил, да двадцать тысяч себе и взял, а дом-то теперь весь провалился". Даже сам Виссарион, ехавши раз с Вихровым мимо этого дома, показал ему на него и произнес: "Вот я около этого камелька порядком руки погрел!" - а теперь он заверял губернатора, что чист, как солнце.
Лакеи в продолжение всего вечера беспрестанно разносили фрукты и конфеты. Наконец подана была груша - по два рубля штука. Виссарион, несмотря на то, что разговаривал с начальником губернии, не преминул подбежать к m-me Пиколовой и упросил ее взять с собой домой пяток таких груш. Он знал, что она до страсти их любила и ела их обыкновенно, лежа еще в постели поутру. За такого рода угощенье m-me Пиколова была в восторге от вечеров Захаревского и ужасно их хвалила, равно как и самого хозяина.
Прокурор, наконец, нагляделся фокусов и вышел в залу. Вихров поспешил сейчас туда же выйти за ним.
- Что это, какое это еще они на меня дело выдумали? - спросил он.
- Не выдумали, а повернули так ловко, - отвечал прокурор, - мужики дали им совсем другие показания, чем давали вам.
- Но от кого же вы это слышали?
- Губернатор сам мне говорил. "Вот, говорит, как следствия у меня чиновники производят: Вихров, производя следствие у Клыкова, все налгал".
- Ах, он негодяй этакий! - воскликнул Вихров, вспыхнув в лице. - Я не то что в службе, но и в частной жизни никогда не лгал, - я спрошу его сегодня же!
- Спросите, - сказал ему прокурор.
Вихров за ужином, для большей смелости, нарочно выпил стакана два вина лишних и, когда оно ему немножко ударило в голову, обратился довольно громко к губернатору:
- Ваше превосходительство, дело об опекунстве Клыкова, говорят, переследовали?
Губернатор довольно сердито взмахнул на него глазами, а m-me Пиколова и уши при этом навострила.
- Да-с, переследовали, - произнес губернатор после некоторого молчания.
- И что же найдено при переследовании?
- Не знаю-с! Я не читал еще самого дела, - отвечал губернатор, взглянув на мгновение на прокурора.
