Райгород - Александр Гулько
Товарища Котовского Рива, если можно так сказать, знала лично. Видела, как говорится, собственными глазами. Случилось это много лет назад, еще в Гражданскую. Она была тогда совсем ребенком.
Тем солнечным летним утром ничего не предвещало неожиданностей. Папа ушел по делам. Мама, как обычно, хлопотала в кухне. Рива и сестры ей помогали. Старая бабушка тихо дремала на скамеечке в углу.
Вдруг закудахтали куры, залаяла соседская собака, громко хлопнула калитка. Через мгновение с треском раскрылась входная дверь. В проеме, пошатываясь, стоял красноармеец. Запахло одновременно конюшней и перегаром. Оглядев мутным взглядом помещение, красноармеец икнул, сделал шаг внутрь и сурово оглядел комнату. Удостоверившись, что в доме только женщины, сморкнулся на пол, вытер руку о галифе и спросил:
– Яйца в хате есть?
Мама с бабушкой испуганно переглянулись. Девочки сбились в стайку, попятились и скрылись за печным уступом. Никто не вымолвил и слова.
– Что не понятно? – повысил голос красноармеец. – Курячи! Яйца!
После чего ловко выхватил из ножен шашку и пару раз со свистом разрубил ею воздух над головой. Онемевшая от ужаса мама выронила скалку и взглядом показала на стол. Там, укрытая полотенцем, стояла миска с яйцами. Рядом с нею была крынка с молоком. Красноармеец шагнул к столу, обхватил крынку рукой и резким движением выплеснул молоко в угол – туда, где сидела бабушка.
Стряхнув капли на пол, вернул пустую крынку на стол и приказал:
– Сюда разбивай! Все!
Трясущимися руками мама стала разбивать яйца в крынку. Девочки дрожали за печкой. Расширив от ужаса глаза и показывая друг дружке кулачки, кусали губы, чтоб не заплакать в голос. Бабушка в углу утиралась и тихо молилась. Красноармеец, лениво обкусывая ногти, сопровождал взглядом каждое мамино движение.
Когда разбилось последнее яйцо, он выхватил крынку из маминых рук, опустил туда шашку и энергично перемешал ею яйца. Закончив, отер шашку о галифе и сунул ее обратно в ножны. Затем выглянул на улицу и прокричал:
– Товарищ Котовский, готово!
Через мгновение, скрипя сапогами, в дом вошел легендарный красный командир. На его ремне болтался громадный маузер в деревянной кобуре. От гигантской лысой головы исходило сияние. От сапог – кислый запах навоза. Обхватив огромной ручищей крынку, он поднес ее ко рту и в несколько шумных глотков выпил содержимое. Затем сыто рыгнул, поставил крынку на стол и, не сказав ни слова, вышел. Следом за ним молча вышел красноармеец. Когда стукнула калитка и стихли шаги, все облегченно выдохнули.
– Слава Богу… – пробормотала мама и, взяв сухое полотенце, направилась в угол к бабушке.
Через мгновение вскрикнула и осела. Встревоженные девочки выбежали из-за печки.
– Бабушка не дышит… – прошептала мама и залилась рыданиями.
Закончив рассказ, Рива посмотрела на мужа, горько усмехнулась и спросила:
– Значит, ты теперь тоже «товарищ»?
– Почему ты мне про это никогда не рассказывала? – спросил потрясенный Лейб.
– А я не только тебе не рассказывала. Мы тогда договорились, что вообще никогда никому не расскажем. Даже вспоминать страшно, не то что рассказывать…
Лейб покачал головой, схватил табличку, попытался ее сломать. Но не смог, только погнул. Рива его остановила. Взяла табличку из его рук, подышала на нее, протерла фартуком и сказала:
– Забери, прибьешь на дверь.
Гройсман стал ходить на работу в «Заготзерно». Часполтора в день исполнял какие-то простые служебные обязанности. Раз в неделю ездил в соседние села на закупки, раз в месяц подавал начальству отчеты, ежеквартально отвозил в область какие-то бумаги. В остальное время он работал на себя. Разумеется, нелегально.
Масштаб его реальной деятельности был впечатляющим. География – обширной. На местный сокоморсовый завод Гройсман поставлял фрукты. Обеспечивал овощами и жестью для банок консервный завод в Баре. Снабжал румынской эссенцией недавно построенную в Виннице уксусную фабрику. Продавал куда-то в Сибирь бессарабское вино и марочный коньяк. Из Астрахани в Киев возил сельдь-залом бочкового засола. И это более или менее регулярные дела. Потому что иногда случались и экзотические гешефты. Что-то вроде обмена кровельной жести на сибирскую лиственницу с последующей продажей ее куда-то на Кавказ. А однажды для нужд Юго-Западной железной дороги, управление которой недавно открыли в Жмеринке, Гройсман поставил две тонны оцинкованных корыт.
Получив расчет по этой сделке, он решил проведать дядю, благо недалеко, три улицы от станции. Оказываясь по делам в Жмеринке, Лейб всегда навещал его. Никаких совместных дел они уже не вели, все финансовые вопросы были давно урегулированы. Поэтому заезжал просто так, по-родственному. Поговорить, обсудить новости, выпить по рюмочке.
Но в тот день разговор складывался необычно. Они сидели за столом, пили чай. Лейб рассказал об удивительном гешефте. Дядя слушал, но рассеянно. Вдруг нахмурил лоб и приложил палец к губам. Потом вообще предложил выйти на улицу. Лейб понимающе кивнул. Увлекая племянника в тень старой черешни, дядя шепотом поинтересовался:
– Зачем им столько корыт?
– Меня не касается, – ответил Лейб. – Уплатили, и слава Богу. Это Каплун договорился.
– Ты с ним делишься?
Гройсман прикрыл глаза и молча кивнул – мол, конечно, а как же. В ответ дядя тоже кивнул: в смысле – молодец, иначе и быть не может. Потом они поговорили еще о чем-то, но недолго, потому что дядя был задумчив, рассеян, отвечал невпопад и вообще выглядел подавленным. Лейб даже спросил:
– Что-то вы на себя не похожи. Неприятности на работе? Дочки? С Ароном что-то?
При упоминании сына дядино лицо помрачнело.
Он вздохнул и негромко вымолвил:
– Все с ним хорошо, – и после недолгой паузы добавил: – Надеюсь…
– А вообще какие от него новости? – поинтересовался Лейб.
– Написал, что возвращается, будет теперь в Виннице работать, – ответил дядя и тяжело вздохнул.
– Так это же хорошо! Вы же хотели, чтоб он был ближе…
– Хотели…
– Работать будет по специальности?
Дядя помрачнел еще больше и еще раз тяжело, почти отчаянно вздохнул. Затем, ни слова не говоря, обнял племянника, торопливо попрощался и ушел в дом. Дяде Велвлу уже давно не нравилось все, что происходит в жизни его сына Арона. А после его последнего письма на сердце у Велвла стало совсем тяжело.
В последнее время он все чаще размышляет, как тяжело и опасно становится жить, работать. В газетах пишут про врагов народа. Кругом только и слышно: этого взяли, того забрали, третьего арестовали. Его, конечно, все это не касается. Берут уголовников, шпионов, вредителей… А он кто? Он маленький человек. И племянник Лейб такой же, и этот Каплун, его товарищ… Подумаешь, тут грошик заработали, там рубель. Советская власть богатая, от нее не убудет… Словом, никакие они не вредители.
