Смелая женщина до сорока лет - Денис Викторович Драгунский

Не раз к Обскому на улице подбегали молодые люди и просили расписаться на титульном листе устьянцевского романа. Названия были все этакие: «Бездна», «Омут», «Пропащие», «В дыму и пламени». Поначалу было обидно – куда приятнее расписаться на собственной фотокарточке в роли Паратова или Брута! – и он отказывался строго. Пытался объяснить, что это не он. Ему не верили. Однако потом привык и без разговоров расписывался одною буквою «У» с хитрой завитушкой – и дату ставил. Потом расшалился и стал писать этакое: «В добрый путь!» – и даже «Молодость, вперед!», «Боритесь!» и «К свободе!»

* * *

– О боже! – повторил Обский, выпрямился, встряхнулся и шагнул к двери, не прощаясь.

– Жанчик! – воскликнула Аглая Михайловна.

– Чем могу служить, мадемуазель? – холодно обернулся он.

– Жанчик, сядьте еще на минутку. Я не просто так вам это сказала. Жанчик, я хочу быть с вами честна. Я ценю ваши чувства, но я не могу ломать самое себя. Я вас не люблю. Но я не о том…

– О чем же?

– Помогите мне.

– Чем? В чем, наконец?

– Устьянцеву грозит арест.

– Боже! – Обский искренне перекрестился. – Надеюсь, пронесет. Откуда вы знаете?

– Все об этом говорят. Неужели вы не слыхали?

– Признаться, нет. Но… Это ужасно, да. Но… Но что я могу сделать? Спрятать его в моей квартирке? – он усмехнулся. – Ежели ненадолго, то пожалуйте. Но всё равно найдут.

– Нет, не это.

– А что? – спросил Обский. – Что я могу сделать?

– Сделать так, чтобы его оставили в покое. Вы ведь можете.

– Я?

– Вы, вы! – она прищурилась и странно на него взглянула.

– Неужели я так старо выгляжу? На пятьдесят с лишком лет?

– При чем тут? О чем вы? – поморщилась Аглая Михайловна.

– Сдается, вы меня путаете с полковником Секеринским, начальником охранного отделения. Нет-с, моя фамилия Обский. И мне тридцать два. Я не имею чина.

– Вот вы и сознались! – прошептала Аглая Михайловна. – Откуда актеру знать чин и фамилию главы охранки? Да и возраст его?

– Нет-с. Я просто читаю газеты. Иногда.

– Нет, да-с! – настаивала она. – Всё про вас известно.

– Ложь! – сказал Обский.

* * *

Он сам точно не знал, правда это или ложь.

Однажды в конке на скамейку напротив него уселся господин в сером сюртучке, долго всматривался и сказал, наконец:

– Изволите быть господином Устьянцевым, литератором?

– О нет! – Обский был настроен философски. – А даже если бы и «да», то никак не своим собственным изволением, а Божьим, при совместном старании папаши и мамаши. Но все-таки нет. Нет!

Достал из жилетного кармана визитную карточку, протянул собеседнику.

– Хм! – сказал тот. – Однако по фотокарточке вы точно Устьянцев. Соблаговолите пройти со мною. Удостоверим вашу личность, и делу конец.

Комната была небольшая, хорошо проветренная, но сохранявшая старый запах табака. Господин в сером листал толстые подшивки бумаг, раскрывал книги, похожие на бухгалтерские, водил пальцем по графам, исписанным фиолетовыми буквами. Задавал странные вопросы – как звали бабушку, например. Однако поехать в театр и поговорить в дирекции отказался. Поскольку всё и так понятно. «Вы можете идти, господин Обский. Однако погодите!»

Сказав это, серенький господин завел беседу о России и свободе, о власти и обществе. Получалось, что свободы в России и вправду маловато – но всё потому, что общество настроено против власти. Сотрудничать надо, сотрудничать!

В разговоре Обский спросил, в чем провинился Устьянцев.

– Если в общих словах, – ответил серый господин, – он злоупотребляет своей популярностью и доверием публики. На книгах автографы надписывает: «Вперед на борьбу!» и всё такое прочее. Но это чепуха, впрочем. Есть кое-что серьезнее, но это, уж прошу прощения, служебная тайна!

Обский хотел было сказать, что это не Устьянцев надписывает, а он, которого за Устьянцева принимают. Но смолчал.

Долго беседовали. Обский соглашался с собеседником, но никаких обязательств не давал, ни устно, ни письменно. Да и серый господин не требовал от него обещаний. Так, поговорили и разошлись.

Кто же сболтнул?

Кто-то, кто видел, как Обский заходил в дом на Гороховой? Как выходил оттуда? Или этот господин нарочно пустил слух, чтоб замарать его в общественном мнении? А может, Обский сам, подвыпив, этак намекнул да приврал, да прихвастнул – вот, мол, я какой?

Но в любом случае – ложь.

* * *

– Ложь! – повторил Обский.

Аглая Михайловна едва не заплакала.

И тут он понял, что надо делать. Удалить соперника из города, удалить из России, надежно и надолго, и Аглая Михайловна скоро забудет об этом забубенном гении.

Он нахмурился и сказал:

– Навсегда избавить господина Устьянцева от ареста и суда я не смогу. Но на пару лет выручить – постараюсь.

– Умоляю! – воскликнула Аглая Михайловна. – Иван Фадеевич, Жанчик… Миленький. Спасите его. Я всё для вас сделаю… Отдам всё…

– Что «всё»? – вдруг спросил Обский.

Аглая Михайловна подошла к нему, положила ему руки на плечи, в упор поглядела в глаза – так, что у него под коленками защекотало, – и шепотом повторила:

– Всё… Всё-всё… Или вы желаете, чтоб я словами объяснила, что и как я хочу вам отдать? Но я же хорошо воспитана…

– Завтра, – сказал Обский, почувствовав себя хозяином положения. – Завтра в полдень пусть господин Устьянцев будет здесь! – и он хлопнул ладонью по полированной крышке маленького комода. – Собранный в небольшое путешествие, вы меня поняли?

* * *

– Аглая Михайловна, пойдите в ванную и отыщите папенькину бритву и помазок для мыла! – командовал Обский. – А вам, сударь, придется поскоблить бородку и под носом…

– У меня своя бритва, – пробурчал Устьянцев, роясь в саквояже.

Побрившись, он стал вылитый Обский. Или наоборот? Они смотрели друг на друга, и оба не сумели удержать улыбок, что было странно в этих обстоятельствах.

– Итак, господин Устьянцев, – говорил Обский. – Вы всё прекрасно знаете и понимаете. У вас осталось буквально трое-четверо суток. Вам надо ехать за границу.

– Рад бы, да как? – пожал плечами Устьянцев. – У меня нет паспорта.

– Я не стал бы давать пустые советы, – Обский достал из бокового кармана свой заграничный паспорт и протянул Устьянцеву. – Держите!

– Благодарю вас! – восторженно вскрикнула Аглая Михайловна. – Вы так добры, так великодушны!

– Значит, я теперь буду Обский? – спросил Устьянцев, листая паспорт.

– Значит. Слушайте дальше. Через Гельсингфорс не советую: опасно, полно филёров. Простой вопрос: что этот актер забыл в Швеции? А? То-то же. Вот вам билет до Москвы. Первый класс.

– Что я вам должен?

– Пустое. Мы с Аглаей Михайловной потом посчитаемся, – Обский стрельнул в нее глазами, стараясь, чтоб Устьянцев заметил, взволновался и возревновал; но, кажется, тот не обратил внимания. – В