Девушка по имени Йоханан Гелт - Алекс Тарн
– Забудь! – перебила Захава. – Призрака пока нету. Может, приедет завтра. Может, через неделю.
– Нету? Где же он?
– Бродит по Европе… Может, в Берлине, а может, в Барселоне. Нам не докладывают.
– Куда же мы едем?
– Как это куда? – Она раздраженно крутанула руль, перестраиваясь в левый ряд. – К нам, в сквот. Поживешь, осмотришься, поймешь что к чему, а заодно и мы к тебе приглядимся. Что тут непонятного? Ты вообще кто? Я имею в виду цвет.
Вопрос поставил меня в тупик. Цвет? При чем тут цвет? И какой он у меня? Обычный, восточный: кожа вроде белая, но смугловатая, с оливковым оттенком. С мамашкиной стороны – тайманка, а папенька так и вовсе неизвестен, но тоже явно не из Польши. Ашкеназы кличут нас «черными». Но удобно ли называться «черной» среди настоящих чернокожих? Еще сочтут за самозванку… Да и вообще, с чего это вдруг такие расистские закидоны? Я воззвала к памяти покойной Лотты Вотерс и к ее прогрессивной терминологии.
– Сама, что ль, не видишь? Нормальная вагонетка, не хуже других.
– Вагонетка? – озадаченно переспросила она, но потом, сообразив, расхохоталась: – Ах, ты имеешь в виду вагинетку, человека с вагиной… Это само собой, но я не о том. Я о цвете. Хочу понять, к кому тебя подселить. Что тут непонятного? У нас есть черно-зеленые, черно-фиолетовые, черно-сиреневые, черно-красные, черно-черные. К примеру я, как убежденная веганка, воюю за черно-зеленых экоанархистов…
Терпение мое лопнуло.
– Слышь, сестричка, – пропела я, растягивая слова, – даже последней вагонетке не нравится, когда ей трахают мозги. Ты, может, и давно из наших краев, но еще должна помнить, что такое квартал Джесси-факинг-Каган, откуда я родом. А девушки из Джей-Эф-Кей не любят, когда кто-то умничает за их счет.
– Пфуй! – фыркнула надзирательница.
Она открыла пасть, чтобы вымолвить еще что-то, но не тут-то было. Я скинула пристяжной ремень, приблизила к ней лицо и, страшно, по уличной науке, ощерившись, прошипела:
– Пфуй? Пфуй? Ну-ка попробуй еще разок пфуйкнуть, сука ты безвагинная. Я ведь тебе живо рожу разнесу, так что распухнет пошире твоей же необъятной задницы. Ну, давай, давай, я уже месяц как никого не душила. Давай, я жду…
Машина вильнула, мы едва не зацепили соседний грузовичок. Захава потрясенно молчала, вцепившись в руль побелевшими щупальцами. По-видимому, воспоминания о славе района Джей-Эф-Кей еще не совсем изгладились из ее эсэсовской памяти.
– Нету пфуёв? Кончились? – выждав с полминутки, констатировала я. – Ну и молодец, будешь жить. А теперь давай-ка рассказывай, что это за цвета. Да побыстрей, пока я снова не рассердилась. И еще кое-что. Ты уже раз двадцать повторила «Что тут непонятного?». Повторишь в двадцать первый – засчитаю за два пфуя и сделаю больно. Понятно? Ну что ты застыла, как штурмбанфюрер на плацу? Хотя бы кивни для начала…
Захава поспешно кивнула.
– Окей… – я отодвинулась и снова защелкнула ремень. – Теперь давай про цвета.
– Это… это… – с трудом протискивая слова сквозь осипшее горло, начала Захава. – Это как бы разные фракции. Но все они анархисты и живут в одном сквоте. Я их все перепробовала. У каждой группы свой флаг. Он двуцветный. Черный там обязательно, потому что все мы анархисты, то есть за свободу. А другая половинка… ну, тут есть отличия. Типа, в приоритетах. Вот мы, зеленые, – за права животных. У нас в команде все веганы, враги мясоедов и так далее. Есть еще анархо-феминистки – там фиолетовый. А у квир-анархистов – сиреневый…
– У кого?
– У квиров, что тут непо… Ой, извини, я не хотела, само вырвалось! – спохватилась она. – Квиры – геи, лесбы, трансы, флюидные и так далее. Эти за свободную любовь всех со всеми, примерно так. Против капиталистического засилья стрейтов…
– Погоди, – перебила я. – Что ты мне все про веганов да геев… Мне нужны настоящие парни – те, которые дерутся. Те, которые готовы стрелять. Такие у вас есть?
Захава посмотрела на меня, как на идиотку. Все-таки эти типы поразительно быстро восстанавливают свою фирменную наглость.
– Тогда ты попала в нужное место, – уверенно проговорила она. – Дерутся у нас все. Вообще все – и веганы, и квиры, и феминистки, и коммунисты. И стреляют тоже, если понадобится. Зря хвастать не буду: не все мы так хороши в этом деле, как стриты, но это, считай, спецназ. Там вообще сплошные рембо.
– Стриты?
– Стритфайтеры, уличные бойцы. Их флаг черно-черный… А вот и наш сквот. Приехали.
Гнездо мюнхенской анархии помещалось, как и положено гнезду, на развилке – только не древесных ветвей, а улиц – в Риттергате, старом окраинном районе обветшалых многоквартирных домов, частью назначенных на слом или капремонт, частью пребывающих в процессе оного, частью уже обновленных. Последняя категория, как я узнала немного позже, пока еще пустовала – по двум причинам. Во-первых, никто не хочет вселяться в квартиру, по соседству с которой вздымаются клубы цементной пыли, крутятся чаши бетоновозов, и башенные краны, брезгливо вытянув длиннющую стальную руку, проносят туда-сюда железобетонные блоки, поддоны с кирпичами и контейнеры со строительным мусором.
Во-вторых, причем ничуть не меньше, чем «во-первых», потенциальных жильцов отпугивало соседство иного рода – человеческое, а потому существенно более опасное, чем шумная стройка, ревущие машины или пещера с саблезубыми тиграми. Примерно половину ждущих ремонта выселенных домов занимали так называемые «нелегалы»: иммигранты из Судана и Эритреи, Центральной Африки и Нигерии, Сирии и Ирака, Турции и Афганистана. Почти все они по дороге сюда хлебнули уйму бед и невзгод: многодневные переходы в пустыне, драки за кусок хлеба и глоток воды, а также ежеминутное упорное выживание плюс постоянная готовность ударить локтем и оттолкнуть или самому быть оттолкнутым, выкинутым из поезда, сброшенным в воду.
Они ползали под колючей проволокой, спасались от безжалостных патрулей, прятались от полиции, ездили на крышах вагонов, тонули в море, прорывались сквозь пограничные кордоны. Выжить и добраться до цели в таких условиях мог далеко не всякий сильный мужчина, не говоря уже о женщинах и детях. Неудивительно, что именно молодые самцы и составляли здесь абсолютное большинство: здоровенные лбы, бездельничающие днем и выходящие на охоту ночью, по примеру дикого зверья в тех местах, где им выпало родиться, расти, насиловать, грабить и убивать. Ведь практически за каждым из них тянулся длинный шлейф преступлений – ужасающих для цивилизованного европейца, но вполне обыденных с точки зрения самих «нелегалов», мобилизованных в ту или иную банду в возрасте десяти-двенадцати лет.
В Риттергат они попадали разными путями. Кому-то посчастливилось просочиться сквозь официальное сито иммиграционных властей, то есть предстать перед сочувственным лицом соответствующего чиновника и, изложив выдуманную историю жизни, заполучить авторитетную германскую ксиву, место в общежитии, талоны на питание и денежное пособие. Наряду с чистенькой биографией, благоприобретенной взамен прежней – грязной и усыпанной трупами, – «несчастный беженец» обычно придумывал себе не только новое имя, но и другой возраст, беззастенчиво скидывая со спины достаточное количество лет, чтобы сойти за несовершеннолетнего и таким образом слупить с неверных глупцов дополнительные льготы и надбавки.
Подвергать сомнению показания пошедшего на четвертый десяток мужлана с мозолистым от автоматного приклада плечом и татуировками «Аль-Каиды», «Исламского Государства» или бандитской армии «Боко Харам» считалось крайне бесчеловечным, и чиновник, смущенно прикусив губу, записывал бедняжку шестнадцатилетним. Германские власти полагали, что «беженцы» станут искать работу, выучат немецкий и со временем преобразятся в добропорядочных граждан. Но вышло иначе: иммигрантские общежития мгновенно превратились в рассадники наркомании, насилия и бандитизма. Столкнувшись с угрозой ареста, суда и тюрьмы, «беженцы» попросту снова «теряли» документы и переезжали в места типа Риттергата – в надежде пересидеть тут годика два, а затем, обнулившись, опять отправиться в иммиграционные органы, чтобы сызнова вешать им на уши лапшу уже с другим именем и другой биографией.
Наряду с «беженцами», которые уже совершили свой первый забег в качестве официально признанного жителя Европы, в домах обретались и реальные «нелегалы», пробравшиеся через кордоны в обход не слишком ретивых пограничников и еще никогда не державшие в руках заветного документа с германским орлом. Эти зарабатывали на жизнь изготовлением грязной наркоты, мелкими грабежами, карманными кражами и уличной торговлей ремешками «от Версаче», сумками «от Луи Виттона», часами «от Ролекса» и прочим контрафактным мусором. Более серьезные персонажи успели встроиться в общеевропейскую сеть импорта и перепродажи «живого товара» и использовали Риттергат как перевалочную базу для временного содержания одураченных и похищенных девушек с востока континента, а также из Азии и Африки.
В последние месяцы к этой пестрой ораве прибавились еще и несколько десятков украинок – некоторые из них с детьми, – сбежавших от войны и рассматриваемых даже самыми ничтожными «нелегалами» как законная добыча,
