Собрание сочинений в десяти томах. Том 10 - Юзеф Игнаций Крашевский
На этот раз, однако, планы пана Томаша рухнули. Девушка на все его нашептывания отвечала молчанием почти презрительным или смехом, что еще хуже. Иногда принимала сладкие словечки за шутку, иногда почти сердилась. Бурда привык к легким победам и не мог понять ее поведения. Время шло быстро, срок оглашения был близок, и приданое, хотя все время к нему прибавляли то да се, чтобы затянуть, тоже было почти готово. Каждую ночь Бартек незаметно, беспокоясь, ночевал под окнам невесты.
Наконец, доведенный до крайности, пан Томаш однажды решился ночью пробраться в комнату сестры, куда недавно переселилась Франка, несмотря на замечания панны Вероники. Почему-то старая дева никогда не разрешала на ночь запирать дверь на ключ. Сама она спала в темном алькове с отдельной дверью. Брат, заботясь об удобствах сестры, недавно велел ей устроить таким образом отдельную спальню. Служанка, которую теперь заменяла Франка, спала в прихожей на большом сундуке данцигской работы; на него клали сенник и переносную постель.
Все при дворе легли спать; послышался скрип дверей и в то же время раздался пронзительный крик девушки:
— Вор! Вор!
Этот громкий голос раздался всюду. Панна Вероника, боясь до смерти воров, спряталась с головой под одеяло. Почти сейчас же несколько человек с огнем появилось в окнах и у дверей. Бартек, одетый по дорожному, влетел в комнату с подсвечником в руках.
— А! Это барин! — воскликнула презрительно Франка.
— А! Это ваша милость! — повторил, низко кланяясь, жмудин. — Если бы панна Францишка ни знала, то не кричала бы так громко.
Так говоря, он улыбнулся, но горько.
Пан Томаш, страшно сконфуженный, забрался в угол и всячески подмигивал, чтобы его не выдавали. Он стыдился и сестры, и людей. Не то по расчету, не то вследствие каких-то остатков стыда, пан Томаш сам развратничал, но окружающих держал по внешности очень строго. Подозревал он всех, хотя чаще всего без причины, наказывая жестоко, а сам прикидывался невиннейшим человеком, самым примерным, хотя все кругом знали, как он себя ведет и что говорит. Но надо было делать вид, что ничего не знают. Бартек, входя в его положение, оглянулся, и со смехом сказал будто бы стоящим за ним у дверей:
— Это пустяки, пустяки. Кошка сбросила палку и наделала шуму. Добрый вечер панне Францишке! Как раз я проходил мимо, возвращаясь из Крумли, и услышал ее голос…
Тут он дал знак барину, что все уладил. Люди ушли, свет был потушен, и пан Томаш с Бартком ушли потихоньку; последний обратился к Франке:
— Пусть все-таки барышня закроет двери на ключ, а то кот иногда и ручку откроет, если сыр пронюхает.
— Ваша милость, — обратился Бартек к помещику, когда остались одни, — что же будет?
— А что может быть? Спасибо вам и…
— Ваша милость, как я вижу, не сдержали слова и слишком рано захотели наградить меня рогами. Я под знаком козерога не родился. Не годится мне жениться теперь на Франке.
— Хм! Хочешь торговаться?
— Зачем тут торг, когда это такое дело, что заплатить за него нельзя.
— Да я пальца ее не коснулся!
— Рассказывайте, а я знаю, что знаю! Вот и все!
Пан Томаш расхохотался, но сейчас же стал клясться:
— Далифур, пан Бартоломей, голова у меня болит, я хотел взять лявданских капель…
— Рассказывайте, а я знаю, что знаю! — повторил Бартек. — Теперь же я бы просил вашу милость оставить это. За то, что случилось, не мешает мне рот заткнуть, не спорю, не то, если люди — и я в том числе — начнут болтать… Вы ухаживаете за Магдаленой Снопко из Сухой Вербы, знаю. Я сам могу вам испортить дело разговорами. А там к этому чувствительны.
Сказав это, Бартек поклонился и ушел. Пан Томаш, сердитый и обескураженный, перестал делать попытки, хотя мысленно решил отомстить жмудину. Ему лезли в голову разные планы: то отказать в приданом, то дать старых коров и тощих кляч; но он рассчитывал на будущее, не хотел настроить враждебно Франку — и бросил их. На свадьбе проявил великодушие, и молодые уехали с подарками, с благословением панны Вероники, вполне счастливые.
Пан Томаш стоял на крыльце, глядя на уезжающих с довольно глупым выражением, почесывая голову. Сестра улыбалась над чулком, а он шептал:
— Люли, люли, надули. Далифур, хитер этот жмудин… Пожалуйста, панна Вероника, рюмку старки… Черт же знал, что он такой ловкий.
Между тем, как Бурда печалится на крыльце, Бартек на шоссе напевает радостную песню, подгоняет пару толстых лошадей, за которыми бегут здоровые жеребята, а сзади, привязанные к наполненной вещами бричке, поспевают две прекрасные коровы. Жена сидит на зеленом кованом сундуке; кругом нее ласкающий глаз хаос корзин, картонок и т. п. вещей. С боку выглядывает прелестная выкрашенная прялка и прясло.
За ними нанятый пастушок погоняет несколько штук овец и свиней, все время сворачивающих с шоссе в поле. Бартек поглядывает на свою Франку, прекрасную как королева, но какую-то печальную, в раздумье. Но в его глазах, когда он посмотрит на оставленный ими двор, сверкает то улыбка радости, то насмешки. Он не обращает внимания на камни, подбрасывающие колеса, настолько прелестно личико жены. Он то и дело обнимает ее глазами и покачивает головой, словно не веря счастью; потом подгоняет лошадей, торопясь домой. Поздно вечером приехали в Березовый Луг (так называлась местность, где была выстроена изба Бартка) и там застали гостей, приглашенных заранее на торжество из местечка и из двора старосты. Смущенная Франка едва взглянула на разукрашенную избу, расставленные столы и собравшихся любопытных гостей. Была прекрасная ночь, плясали на дворе до утра при луне и лучинах; пьяные отдыхали под деревьями и каменной стеной.
На другой день с утра изба опустела, молодые остались наедине. Бартек, убирая в сенях, задумался.
— Стоит пойти поблагодарить св. Антония за женитьбу; что женился я, так женился. Должно быть верно, что смерть и жена Богом суждена! Кто бы мог ожидать! С такого двора такое сокровище увезти! Да, это сокровище и драгоценность! А! ангелы на картинах в костеле не так красивы, как она. Степенная, с приданым, все что нужно приносит в дом. Но лучше всего, что тиха как ягненок, послушная и будет мне подчиняться. Буду я барином! Буду я барином!
Так раздумывая, он запел:
— "Мне все ни по чем! Мне все ни по чем!"
Франка уже побывала во всех уголках, хозяйничала в
