Круглые коленки - Ирина Степановская
– Толя, а сама Тамара Александровна приедет в ресторан?
– Не знаю. Она мне сказала вас отвезти.
– Ну, хорошо. Спасибо.
Пассажиры уже повскакивали со своих мест. Я сижу и жду, пока они выйдут, к тому же у меня еще один звонок. На панели айфона загорается моя любимая фотография – я и прекрасный юноша. Видны только наши лица, никаких коленей. Это Миша, мой сын, единственный мне теперь родной человек. Фотография сделана пять лет назад, перед его выпускным вечером в школе, но я ее не убираю, хотя у меня есть сотни других его фотографий. Секрет здесь не в Мише. Мне нравится мое лицо. Оно на этой фотографии такое же, как раньше – иронично- веселое. Перед тем, как сфотографироваться, я уже заглянула в Мишин аттестат. Нашла в нем единственную тройку – по химии. Ну, не ирония судьбы?
– Алло, мам, я знаю, что вы сели. Я отследил твой рейс. Как твои дела?
– Нормально. Шофёр тёти Томы уже здесь. Он мне поможет.
– Тогда ладно. А у меня для тебя сюрприз.
– Какой? – Я немного пугаюсь.
– А вот скажу, когда ты уже приземлишься дома, а я тебя встречу. Ты не беспокойся, я прорвусь прямо в самолет.
– Миша, что ты темнишь? Случилось что- нибудь? В университете?
– Ничего не случилось. Целую, мам. Пока!
– Миша! Миш…
Теперь ему двадцать два. Он студент нашего политеха. Когда учился на кафедре, где преподавал его дедушка, выяснилось, что деда там уже никто не помнит, поколения преподавателей теперь меняются быстрее, чем воспитатели в детском саду. Миша бы немного разочарован. Не знаю, какие уж он возлагал надежды на свое родство, но я сказала, что ничего, что главное, что своего отца помню я, покуда у меня еще не отшибло память. Насколько я знаю, я – самая старая мама из всего нашего класса. И, наверное, самой последней стану бабушкой. Если не считать, конечно, Швабры.
Никто из нас не мог предположить, что именно Томка Швабрина, окончив совершенно не престижный в своё время Всесоюзный заочный юридический институт, неожиданно сделает самую блестящую карьеру из всех ребят нашего класса.
Вообще для меня удивительно, почему несмотря на исключение из комсомола, на неприязнь ко мне со стороны многих учителей, на классную, на эти дурацкие «чистки» ногтей и распарывание юбок, на конфликт с Оленевой и несчастливый брак с Никитиным, я до сих пор считаю своим родным именно этот «наш класс», а не тот, в котором я безбедно и бесконфликтно проучилась следующие два года. Там до меня никто не «доскребывался», никто нас не обзывал дураками, а химия и биология были профилирующими предметами. И тем не менее… И когда я слышу слово «школа», я вспоминаю то самое здание – типовую четырёхэтажку с двумя пристройками с огромными окнами – спортзалом и столовой, по праздникам превращающуюся в зал для торжеств. Туда я бежала апрельским днём на каблучках шоколадно- коричневых югославских туфель. И, кстати, я до сих пор не знаю, что тогда получилось с Иссой Давыдовной. Не то чтобы теперь это меня волнует, но ведь именно этот день был первым в моей жизни, с которого началась какая- то новая волнообразная реакция, длинное и непонятное химическое уравнение моей жизни.
– Как там Берлин, Майя Михална?– Томкин шофёр перехватывает меня в коляске после прохождения таможни.
– Загнивает, – говорю я словами Никитина и вижу в ответ удивленный взгляд. – Вообще- то, если честно, я не знаю, Толик. Я в городе не была. Из окна палаты была видна только дорога. Я по ней приехала и так же быстро уехала. Меня прооперировали уже на второй день. Раз- раз – и готово. Через неделю – в аут.
– Как же мне вас закатить в машину? Коляска поместится только в багажник.
– Так я же могу вставать. Ты мне дай костыль, дверцу открой и поддержи. Всё будет нормально. Запрыгну.
– Запрыгните…Знаю я вас… – ворчит Толя, максимально отодвигая переднее сиденье, но мне понятно, что он доволен, что не будет мороки с креслом. У Томки такая машина, что сзади я спокойно могу даже лежать. Внутри пахнет кожей, деревом, ванилью, звучит тихая музыка. Рай. Ангел этого рая Толя – всегда в белоснежной рубашке и черном галстуке, благоухает примерно так же, как тот дорогой одеколон, который я в самолете купила для Миши.
Я плюхаюсь в салон, Толя берет у меня костыль и без лишних разговоров везёт меня в ресторан. Я рада этому развлечению, к тому же я проголодалась.
– Хотите, проедем по набережным?
– Нет, лучше по Тверской, через Центр.
Что может быть отвратительнее и злее, чем напоминание о несостоявшихся надеждах. Я совершенно не хочу, чтобы мы проехали мимо моего НИИ, в котором в 90- х закрыли мою тему. Я будто слышу свой голос. Он звенит в ушах моего научного руководителя. «Но ведь идея же очень перспективная! И у меня уже есть соответствующие наработки…»
Когда тебе хотят отказать, нормальные предложения превращаются в бубнеж.
«Отсутствие финансирования… Сокращение сотрудников… Для реализации вашей работы нужно импортное оборудование и реактивы…» – В результате мою разработку отдали чьей- то родственнице, которая ее не то, чтобы завалила, она ее даже не начинала. Просто посидела какое- то время на должности, а потом испарилась так же внезапно, как и возникла.
Мы едем по Тверской, и вид прекрасно отреставрированных зданий – бежевых, коричневых, красных, так не похожих на те скучные серые громады моей молодости, даже приводит меня в восхищение. Я с интересом смотрю по сторонам. Город, в котором я прожила двенадцать лет, изменился. Он стал чужим, и поэтому для меня нейтральным. Просто красивым незнакомцем, таким, каким я могу любоваться. А кто это несется сейчас в престижной машине мимо этих девчонок со здоровыми коленками? Чье отражение я вижу через спущенное стекло этой машины, отражающимся в блестящем лаке других машин? Нет, знаете ли, это не я. Я вон только что пронеслась к метро на своих ногах со здоровыми коленками. Или побежала на работу доканчивать затянувшийся опыт. Или в коммуналку (она здесь как раз недалеко), чтобы что- то сделать поесть к возвращению моего нелюбящего меня мужа…
Но вот мы приезжаем в ресторан, Толя вкатывает меня в небольшой шестиугольный зал для почетных гостей (резная мебель, низкие массивные люстры, роскошные цветы в вазах). Я с удовольствием рассматриваю меню и заказываю салат из крабов.
Когда Томка ещё работала секретарем в суде, её на безрыбье выдвинули в депутаты никогда и ничего самостоятельно не решающего районного Совета. Одно слово Совет тогда набивало оскомину, и Томка даже особенно не распространялась о своем депутатстве, чтобы не провоцировать насмешки.
И здание того
