На весах греха. Часть 2 - Герчо Атанасов
Такие вот дела, дорогая племянница. Раз мы уплотняем время, разгоняясь в скоростях, мы должны соответственно уплотнять свою душу, ужимать ее по законам аэродинамики с боков, где она особенно чувствительна. И настоящим писателем станет тот, кто сумеет спокойно описать вечно бегущего человека нашего века с аэродинамически ужатой душой. Я не смог…
Пепел сигареты рассыпался по страницам дневника. Нягол хотел было сдуть его, но остановился перечитал написанное и с кривой улыбкой приписал внизу: красивые и удобные утешения.
Хозяин просторного, обставленного массивной мебелью кабинета, встретил Нягола на пороге, и взяв под руку, повел за собой. Они знали друг друга не первый год, заседали, сидели в президиумах встречались на приемах и коктейлях.
— Далеко забрался, писатель! Никак не разыщем, — воскликнул хозяин, указывая на кожаное кресло. — Добро пожаловать, пришелец из глубинки жизни. С приездом!
«Введение к неприятному разговору», — расценил его слова Нягол.
— Сегодня с приездом, а завтра и с отъездом, — отозвался Нягол, опускаясь в кресло, но хозяин пропустил его слова мимо ушей и поинтересовался как он долетел.
— На высоте четыре-пять тысяч метров над просторами родины.
— И как она выглядит с такой высоты?
— Когда таинственно, а когда и беспомощно.
— Беспомощно?
— Да ведь все как на ладони — каждая складочка, каждая тропка, каждый домишко.
— Да, очень красиво, знаю, помню, — сказал хозяин кабинета и стал расспрашивать, над чем Нягол работает, что пишет, давно ли в провинции, видится ли с коллегами, как здоровье, настроение. Нягол отвечал коротко, без лишних подробностей и оценок. Хозяин кабинета понял, что в увертюре нет необходимости, попросил принести соки, кофе и сказал:
— Пожалуй, пора переходить на открытый текст, как говорят радисты. Как считаешь?
— А разве до сих пор мы работали шифром? — уколол его Нягол.
— Признаюсь, слаб я по этой части, — сдался хозяин. — Теперь слушай. У нас тут на твой счет есть четкая ориентировка — ты должен возглавить редакцию. Причин много, перечислю самые важные.
И он набросал довольно точную картину состояния дел на литературной ниве. Нягол слушал молча. Дважды на аппаратуре, установленной возле стола, загорались желтые глазки, внутри что-то астматически вздыхало. Дым от сигареты Нягола стлался тонкими перистыми облаками, располовинивал мебель, картины, книжный шкаф, огромный фикус, тянувшийся к окну.
— При этой ситуации, — подвел черту хозяин кабинета, — тебе необходимо впрячься в работу на год-другой, а там — отдыхай сколько хочешь. Впрочем, Весо еще в прошлом году говорил с тобой эту тему.
Он замолчал, пришел черед Нягола. Все оказалось именно так, как он ожидал, даже слова и доводы те же. Он знал их наизусть, они не менялись, разве что в интонации, давно смягчившейся, — теперь это аллегро, подкупающее мягким, заботливым лиризмом. Если отвечать в том ж тоне, кстати, ему совершенно не свойственном, они еще долго будут играть в лириков. Но если сразу упереться, дело может принять драматический оборот. В довершение всего, подумал он, войдет официантка и прервет меня на самом важном месте.
Для профессионального политика, каким был хозяин кабинета, вопрос не бог весть какой сложный: подумаешь, место главного редактора, большое дело! Няголу, с его знаниями, опытом и именем ничего не стоит прочно взять кормило редакции в свои руки. Три-четыре часа работы в день, у него будут помощники и все условия, в остальное время — работа, творчество, поездки по стране. Будет и продолжительный отпуск, и командировки, и новые впечатления, и, что самое главное, — он будет держать руку на самом пульсе литературной жизни — что может быть интереснее для писателя его уровня, ведь Нягол Няголов уже причислен к классикам!
Так или примерно так рассуждал хозяин кабинета, нечто подобное говорил и Весо, и не только им, — всем казалось, что такова истина.
А для него? Что было истиной для него? Он вспомнил давнишний концерт по телевидению, играла арфистка, камера показывала крупным планом ее лицо, плечи, особенно руки. Это было впечатляюще — изящные пальцы бегали по струнам, правая рука виртуозно сновала, как паук, вывязывая сложный узор мелодии, левая была сдержаннее, совершала быстрые набеги на стан басов и тут же ретировалась, чем напомнила ему рака. Самое странное и загадочное было в том, что сложной игрой пальцев руководило плавное, неброское полноводие рук — от запястьев до плеч, а те в свою очередь были таинственным образом связаны с выражением лица. И, вобрав в себя все это волшебство, арфа словно древняя ладья, неслась по волнам, называемым музыкой. Вот это волшебство, это таинство и священнодействие — только оно имеет теперь значение для него, Нягола, если, конечно, не поздно…
— Видишь ли, — спокойно начал он, — благодарю за предложение, но принять его не могу.
Хозяин нахмурился.
— Знаю, что будешь хмуриться, знаю и всю последующую риторику.
— Извини, но речь идет не о риторике, а о наказе!
— Позволь человеку постарше тебя знать не хуже тебя, в чем его главный наказ. Писатель должен писать, а не заседать!
— Да кто тебе мешает? — то ли невинно, то ли наивно спросил хозяин. Но Нягол знал, что он лукавит.
— Кто будет мешать? Должность, естественно, новые отношения, путанное рабочее время.
Нягол умолк.
— Организуешь, поручишь, проконтролируешь мне ли тебя учить?
Вошла женщина, вкатила сервировочный столик, уставленный напитками, соками, фруктами, приборами. Они подождали, пока она уйдет.
— Слушай, ты написал свои главные книги, тебя знает весь народ, за границей тебя переводят, чего тебе еще? — гнул свою линию хозяин.
Нягол глянул на него исподлобья — явный при — знак того, что он начинает злиться.
— Да кто тебе сказал, что я написал свои главные книги? Критика? Мои собратья? Твои коллеги? Кто?
Хозяин кабинета был явно задет.
— Значит, будем строить из себя старую деву? не без ехидства спросил он.
— Стар я уже, чтобы в игры играть, тем более в литературе. Понятно?
— Нет!
— Тогда ничем не могу тебе помочь. — Нягол встал, подошел к фикусу, погладил молоденький листочек, пробивающийся вверх.
— Значит, отказываешься?
— Да! — ответил Нягол, не оборачиваясь, чем окончательно обидел хозяина кабинета.
— Хорошо, Нягол. Но я должен тебе напомнить, что существует дисциплина.
— Знаю, — все так же стоя спиной, ответил Нягол.
— И что с тобой могут не посчитаться.
Нягол резко повернулся, взгляды их встретились. Он подал пропуск, сухо кивнул и направился к двери. Хозяин смотрел на его широкую, чуть сутуловатую спину, потом вскочил.
— Погоди!
Нягол почувствовал его руку у себя на плече.
— Послушай… Давай отложим
