Алексей Писемский - Старческий грех
- Позвольте мне перед вами потанцевать? - проговорил вдруг майор, усадив гостя.
- Сделайте одолжение, - отвечал Иосаф.
- Мазурку вам угодно? - продолжал хозяин.
- Что вам угодно, - отвечал Иосаф.
- Иван Дмитрич, надобно бы, кажется, это оставить, - произнесла хозяйка, но майор только махнул ей рукою.
- Митька! - крикнул он.
В залу вошел тот же малый.
- Мазурочный вальс! Играй и учись у меня!
Парень подошел к стоявшему в углу полинялому ящику, похимостил что-то тут около него и, воткнув в дыру висевший на стене ключ, начал им вертеть. Оказалось, что это был небольшой органчик: "Трым-трым! Трым-трым!" - заиграл он мазурку Хлопицкого, и майор, как бы ведя под руку даму, нежно делая ей глазками, пошел, пристукивая ногами, откалывать танец.
- Но, может быть, вам скучно это? Угодно вальс? - сказал он, сделав несколько туров и обращаясь к Иосафу.
- Иван Дмитрич, прекратите это, - молила его жена.
- Мне все равно-с, - отвечал Иосаф.
- Вальс! - скомандовал майор малому, и тот, опять что-то похимостивши у ящика, заиграл вальс.
Майор, держа несколько голову набок, начал вертеться в три па.
- Ух! Нынче уставать стал: не могу много, - сказал он, останавливаясь перед Иосафом. - Позвольте же, однако, предложить вам рюмку водки. Малый, водки!
- Нет, уж этого по крайней мере не будет! - сказала хозяйка, как-то решительно вставая.
- Чего-с? - произнес майор, и всю правую щеку у него подернуло.
- А того, что этого нельзя, - проговорила она и вышла.
- Ты, харя, пошел, подавай! - повторил майор малому.
Тот нехотя вышел.
- Как ваше здоровье? - обратился майор опять к Иосафу.
- Слава богу-с, - отвечал тот.
- Очень рад с вами познакомиться, - прибавил майор, протягивая ему руку. - Митька!
Митька снова показался.
- Водки! Убью!
- Барыня заперла и не изволит-с давать.
- Цыц! Убью! Поди встань передо мной на колени.
Малый, совсем уж бледный, подошел и встал.
- Кто такой я?.. Говори!.. Я села Чурилова Семен майор Одинцов... Водки - живо!
- Да помилуйте, сударь, разве я-с?.. Барыня.
- Убью! Вот тебе! - крикнул майор и ударил бедняка в ухо, так что тот повалился.
- Полноте, что вы делаете? - вскричал, наконец, Иосаф, вскакивая и подходя к майору.
- Кто ты такой? - проговорил тот, обращая уже к нему свое ожесточенное лицо.
- Я Ферапонтов, а вы не шумите.
- Как ты смел ко мне приехать! Кто ты такой? Пошел вон! Убью! - кричал майор и кинулся было к Иосафу драться, но тот, и сам весь день раздражаемый, вышел из себя.
- Прежде чем ты убьешь меня, я тебя самого задушу, - сказал он и, схватив хозяина за шиворот, оттолкнул от себя.
- Караул! Режут! - завопил майор, падая со всего размаха между стульями головой.
- Ну да, покричи еще! - говорил Иосаф и, оборотясь к малому, прибавил: - Поди, брат, пожалуйста, скажи, чтобы мои лошади ехали за мною.
Тот побежал.
- Пошел вон! Убью! - кричал между тем майор.
Иосаф, выйдя на крыльцо, всплеснул только руками.
- Что это такое, господи ты боже мой! Зачем я приезжал к этому скоту? произнес он и пошел один по дороге.
Невдолге, впрочем, его нагнал и извозчик, и едва Иосаф уселся в телегу, как он сейчас же начал болтать.
- Попали же мы, паря, на гости... Седьмое вёдро, братец ты мой, на этой неделе уж оторачивает.
- Что ж он запоем, что ли, пьет? - спросил Иосаф.
- Должно быть, есть маненько... парит черта-то в брюхе... С утра до вечера на каменку-то поддает. Я теперь поехал, так словно ополченный какой ходит по двору, только то и орет: "Убью, перережу всех!" Людишки уж все разбежались, а барыня так ажно в сусек, в рожь, зарылась. Вот бы кого хлестать-то!
- Уж именно, - подтвердил Ферапонтов.
- Куда же ехать, однако? - заключил извозчик, повертывая к нему свое добродушное и вместе с тем насмешливое лицо.
Иосаф, подумав некоторое время, проговорил:
- Поедем к гавриловскому барину; авось тот не таков.
- Известно, тот барин крупичастый, а ведь это что?.. Орженовики! объяснил извозчик и погнал рысцой своих лошадок, бежавших вряд ли уж не шестидесятую версту не кормя. Солнце между тем садилось, слегка золотя ярко-розовым цветом края кучковатых облаков, скопившихся на горизонте. По влажным сенокосным лугам начал подниматься беловатый густой туман росы, и кричали то тут, то там коростеля. Версты через четыре показалось, наконец, и Гаврилково. Точно феодальный замок, возвышалось оно своим огромным домом с идущими от него вправо и влево крыльями флигелей. Прямо от него начинал спускаться под гору старинный густо разросшийся сад, а под ним шумно и бойко протекала лучшая во всем околотке река. Проехав по мосту и взобравшись в гору по дорожке, обсаженной липами, Иосаф не осмелился подъехать прямо к дому, а велел своему извозчику сходить в который-нибудь флигель и сказать людям, что запоздал проезжий губернский чиновник из Приказа, Ферапонтов, и просит, что не примут ли его ночевать.
Извозчик сбегал.
- В дом, к барину велели вас звать, - повестил он Иосафа с удовольствием.
Тот пошел.
На нижних ступенях далеко выдающегося крыльца стоял уже и дожидался его ливрейный лакей. Он провел Иосафа по широкой лестнице, устланной ковром и установленной цветами, и, сняв потом с него, без малейшей гримасы, старое, запыленное пальтишко, проговорил тихо:
- В гостиную пожалуйте!
Иосаф робко прошел по темной зале с двумя просветами и в гостиной, слабо освещенной столовой лампой, он увидел на стенах огромные, масляной краски, картины в золотых рамках, на которых чернели надписи: Мурильо[7], Корреджио[8]. Висевшая над дверьми во внутренние комнаты толстая ковровая портьера, наконец, заколыхалась, и из-за нее показался хозяин, высокий мужчина, с задумчивыми, но приятными чертами лица, несколько уже плешивый и с проседью; одет он был в черное, наглухо застегнутое пальто и, по начинавшей уже тогда вкрадываться между помещиками моде, носил бороду.
- Я вас немножко знаю, - сказал он любезно, подавая Иосафу руку.
Тот тоже объявил, что имел счастье видать его иногда в Приказе.
- Прошу вас, - сказал Гаврилов, показывая гостю на одну сторону дивана и садясь сам на другой его конец. - Вы, вероятно, были у кого-нибудь из родных или знакомых ваших в нашем уезде? - спросил он его мягким и ровным голосом.
- Нет-с, я езжу-с по одному адвокатному делу, в котором и к вам бы имел покорнейшую просьбу, - начал прямо Иосаф, вставая перед Гавриловым на ноги.
- Ваш покорнейший слуга, - отвечал тот, потупляя свои умные глаза.
- Дело-с это принадлежит госпоже Костыревой... Может быть, даже вы изволите ее знать.
- Костыревой?.. - повторил Гаврилов. - Костырева я знал.
- Это ее покойный муж. Он оставил ей теперь очень запутанное именье, из которого она желала бы продать лес и мельницу, и вот именно по этому предмету поручила мне обратиться к вам.
- Ко мне? - спросил Гаврилов, как бы несколько удивленный.
- Да-с, продать она готова весьма дешево, и с ее стороны единственное условие, чтобы деньги доставить ей теперь же, а купчую получить после, когда именье будет очищено по Приказу.
- Но что же меня удостоверит, что именье будет очищено? - сказал Гаврилов уже с улыбкой.
- Вы сами можете, если вам угодно, внести прямо от своего имени деньги в Приказ.
- Да, - произнес Гаврилов размышляющим тоном, - но в таком случае, что меня обеспечит, что эти мельница и лес будут именно мне проданы?
- Насчет этого-с вы изволите с продавицей заключить домашнее условие.
- Да, - повторил Гаврилов еще более протяжно и задумчиво, - но об этом надо подумать, - прибавил он и, попрося снова Иосафа садиться, сейчас же переменил разговор. Он стал расспрашивать его о капиталах Приказа, его оборотах, не высказывая с своей стороны ни одной мысли, но зато с самым вежливым вниманием прислушиваясь ко всем ответам Ферапонтова. За ужином, который последовал часов в одиннадцать, были поданы на серебряных блюдах разварная рыба и жареная дичь, так прекрасно приготовленные, что Иосаф даже никогда ничего подобного и не едал. Кроме того, Гаврилов несколько раз из своих рук подливал ему в стакан весьма высокой цены медоку, так что герой мой даже начал конфузиться от такого рода внимания. Когда вышли из-за стола, он осмелился еще раз повторить свою просьбу и спросить, когда он может получить ответ.
- Я вам завтра же скажу, - отвечал Гаврилов и чрезвычайно радушно приказал одному из своих лакеев проводить гостя в приготовленную для него комнату.
Как ни мило и ни уютно было прибрано в этой спаленке, как ни покойна была приготовленная постель с чистым, как снег, бельем, однако Иосаф всю ночь проворочался, задавая себе вопрос: даст ли Гаврилов денег, или нет? Поутру, узнав от лакея, что барин еще не выходил, он, чтобы как-нибудь сократить время, вышел в сад и, выбрав случайно одну дорожку, прямо пришел к оранжерее. Боже мой! Сколько увидал он тут цветов и за стеклами и на вольном воздухе, в стройном порядке рассаженных по куртинам. Половине из них Иосаф даже и названия не знал, но все-таки, безмерно восхитившись душой, начал рассматривать то тот, то другой, нюхать их, заглядывать вовнутрь их махровых чашечек. В самой оранжерее, при виде гигантской зелени, растущей то широкими лопастями, то ланцетовидными длинными листьями, у Иосафа окончательно разбежались глаза, и в то время, как он так искренно предавался столь невинному занятию, почти забыв о своем деле, сам хозяин думал и помнил о нем, ходя по своему огромному кабинету.
