Юзеф Принцев - Там вдали, за рекой
Таисия Михайловна смотрела на него и беззвучно смеялась...
Когда он вышел во двор в начищенных сапогах, синей наглаженной успела все-таки мать! - рубашке, в полосатом пиджаке, от которого попахивало нафталином, поджидавший его Санька только присвистнул. Он и сам приоделся в какую-то кацавейку, смахивающую на женскую кофту.
- Куда пойдем? - подбежал он к Степану.
- Сейчас - на толкучку, - ответил Степан и подбросил на ладони зажигалку.
- А потом куда? - спросил Санька, все еще оглядывая Степана.
- На кудыкину гору! - щелкнул его по носу Степан и пошел через двор к пустырю.
Санька побежал за ним.
Народу на толкучке было еще мало, и Степан сразу углядел худого человека в солдатской шинели внакидку. - В одной руке он, не таясь, держал две пачки махорки, а другую то и дело подносил ко рту, глухо и надсадно кашляя.
Степан, не торгуясь, отдал ему зажигалку за пачку и заторопился к выходу.
- А куда теперь? - едва поспевал за ним Санька.
- На другой толчок! - усмехнулся Степан.
Санька недоверчиво посмотрел на него, помолчал и сказал:
- Глаху-то утром выписывают.
- Ну и на здоровье! - старательно обходил лужи Степан.
- Сам ведь спрашивал... - надулся Санька.
- Кто? - притворно удивился Степан. - Я?!
- А кто? Я, что ли? - протянул Санька, увидел глаза Степана, понял, что тот шутит, и разулыбался: - Закурим?
- Нет, брат! - помахал у него перед носом пачкой махорки Степан. Менять буду.
- На что? - заинтересовался Санька.
- На спрос! - ответил Степан и засмеялся.
Санька даже остановился. Давно он не слышал, чтобы Степан смеялся. Он и улыбался-то теперь редко, и то не поймешь - смешно ему или так, за компанию. А тут смеется!
Саньке самому стало отчего-то весело, и он, не разбирая дороги, нарочно разбрызгивая лужи тяжелыми своими ботинками, припустился догонять Степана.
Когда они пришли на бульварчик к больнице, раненые уже сидели на скамейках. Видно, только отзавтракали, и кое-кто еще отщипывал корочку от принесенного с собой на обмен ломтя хлеба. Один солдат курил, а сидевшие рядом нет-нет да поглядывали на него в надежде, что и им достанется потянуть.
Посетителей сегодня в больницу не пускали, да и рановато еще было для настоящей торговли, поэтому, когда на бульварчике появились Степан и Санька, раненые оживились.
Саньку всерьез никто не принимал, но сапоги и пиджак Степана произвели впечатление.
Степан обходил скамейки, ища солдатика с самодельными леденцами. Солдатика нигде не было, и Санька заметил, что Степан начал волноваться. Он то поглядывал на ворота больницы, то опять возвращался к скамейкам, которые уже обходил. Спросить про солдатика с леденцами он не решался: засмеют. Хотел уже выменять махорку на сахар - все лучше, чем встречать Глашу с пустыми руками. Потом рассудил, что сахар Глаше давали в больнице, а вот леденцы теперь в редкость, хоть и самодельные.
- Тетя Катя идет! - сказал за его спиной Санька.
Степан обернулся, увидел у ворот больницы Екатерину Петровну и спрятался за дерево, хотя разглядеть его она не могла: не смотрела в эту сторону, а шла прямо в ворота.
В руках у нее был узелок. Наверно, Глашины носильные вещи, потому что попала она в больницу в одной кофтенке с юбкой, а сейчас еще холодновато, хоть и весна.
Выйдет Глаша, а у него все не так, как задумано, и будет он здесь торчать бревно бревном!
Хоть сахару, что ли, выменять?
Степан направился к раненому, который подкидывал на ладони желтоватые кусочки сахара, но увидел на дальнем конце бульварчика того самого щупленького солдатика с леденцами. Степан побежал к нему навстречу, чуть не сбил с ног, пошел рядом, совал свою пачку махорки и нетерпеливо спрашивал:
- А где леденцы твои? Давай быстрее!..
- Гляди, как приспичило! - удивился солдатик, доставая из-за пазухи своих петушков, завернутых в казенное полотенце.
- Давай, давай! - торопил его Степан и поглядывал на ворота. - Да шевелись ты, пожалуйста! Что ты как сонный какой?
- Эк тебя разбирает!.. - рассердился солдатик. - Вроде не маленький?
- Вроде, не вроде! - тоже разозлился Степан. - Твое какое дело? Сколько даешь за пачку?
- Две штуки! - нахально заявил солдатик и приготовился долго, с охотой торговаться.
- Черт с тобой! - Степан выхватил два леденцовых петушка на палочках, повернулся и пошел к воротам больницы.
Солдатик растерянно посмотрел ему вслед и с досадой сказал:
- Купец, чтоб тебя!..
Степан в больницу не пошел, а встал поодаль от ворот и сквозь железные прутья ограды смотрел на подъезд, боясь пропустить Глашу. Он бы и пропустил ее, если бы не томившийся рядом Санька.
- Идет! - потянул он Степана к воротам.
Степан вырвал свою руку и толкнул Саньку в сторону от ворот, за угол.
- Ты что? - недоуменно смотрел на него Санька.
Но Степан не отвечал и все держал его за плечо, как будто боялся, что Санька вырвется и один побежит навстречу Глаше, которая медленно спускалась по ступенькам подъезда рядом с Екатериной Петровной.
На Глаше было темное пальтишко, из рукавов торчали худые запястья, и вся она, со своими нитяными чулками, ботинками, этим пальтишком, была похожа на худенького большеглазого мальчишку, которому почему-то повязали на голову белый платок.
Степан вспомнил, что когда еще совсем мальцом водили его в баню, то тоже потом повязывали голову платком, чтоб не застудился. Он очень этого стеснялся, хотя и не понимал тогда почему, ныл, что ему жарко, и норовил стянуть с себя этот девчачий платок.
От этого воспоминания Глаша показалась ему сейчас тоже маленькой, такой, какой была в те далекие времена, когда они бегали вместе по двору и тайком от взрослых удирали на пустырь, что было им строго-настрого запрещено.
Степан шагнул ей навстречу, открыто и весело улыбнулся и с форсом подал изогнутую, как в кадрили, руку:
- Здорово, Глафира! С выздоровлением!..
Глаза у Глаши распахнулись во все лицо, она кивнула ему и, чуть помедлив, протянула ладошку. Степан бережно подержал ее в своей и выпустил. Потом вынул леденцы и сказал:
- Вот!
Глаша засмеялась совсем тихо, как раньше никогда не смеялась, а Екатерина Петровна отвернулась и вытерла глаза платком. Санька крутился вокруг них вьюном, рот у него расползался до ушей, глаза сияли, и Глаша тоже улыбалась ему, кивала и только часто моргала ресницами, чтоб не заплакать.
Степану почему-то стало трудно дышать, он проглотил комок в горле и, опять вдруг оробев, брякнул:
- Сегодня конференция. Явка обязательна!
Глаша опять тихо, по-новому, засмеялась, а Екатерина Петровна замахала на него руками:
- Человек из больницы только! Ополоумел ты совсем?
Степан смотрел в улыбающиеся глаза Глаши, сам счастливо улыбался и твердил:
- В порядке революционной дисциплины!
Екатерина Петровна в сердцах даже плюнула и пошла вперед.
Глаша, по старой привычке смешливо втянув голову в плечи, сказала:
- Приду, Степа...
И пошла за Екатериной Петровной.
А Степан стоял и улыбался. Смотреть на него было смешно, и Санька сделал вид, что его ужас как интересует воробьиная возня. Степан обернулся, увидел деликатно смотрящего в сторону Саньку и надвинул ему картуз на уши. Поднял за козырек и спросил:
- Ты чего?
- Так... - застенчиво ответил Санька.
- Квак! - передразнил его Степан и засмеялся.
Солнце разорвало тучи, заблестели лужи, громче зачирикали воробьи, ветер трепал ветки деревьев, небо голубело и наливалось теплой синевой.
Вечером в клубе набилось народу, как на вокзале. Сидели на скамейках, пуфиках, в креслах, притащили откуда-то диван с высокой спинкой, опоздавшие устраивались на подоконниках и просто на полу.
Стол отодвинули к стене, накрыли его куском кумача, вместо графина поставили чайник с водой и жестяную кружку.
Давно здесь не собиралось столько подростков сразу! Одни подыскали себе хоть какую работенку и забегали в клуб изредка, других увозили к деревенским родичам на картошку и молоко, кто-то уезжал с заводом, когда к Питеру подходили немцы, а теперь, встретившись с дружками, они слушали новости, рассказывали сами, над кем-то смеялись, кого-то жалели. Девчата перешептывались, пересмеивались. Парни перекликались с ними, узнавая и не узнавая. Санька развлекался тем, что то закрывал уши ладонями, то открывал их. В ушах было то тихо, то грохотало и перекатывалось.
- Море Балтийское! - кричал Санька и показывал Степану на свои уши.
Степан отмахивался, искал глазами Глашу. Наконец разглядел ее, сидящую в уголке дивана рядом с Настей, бледную и тихую, забеспокоился и обернулся к Леше Колыванову. Тот стоял у стола рядом с Зайченко и листал какие-то бумажки.
- Колыванов! - крикнул Степан. - Кончай волынку тянуть! Время!..
Его услышали и в разных концах огромной комнаты закричали:
- Время! Время!
Колыванов постучал кружкой по чайнику:
- Тихо, товарищи!..
