Владимир Хлумов - Старая дева Мария
- Насчет нашего полета - это точно. А вот по-поводу советской женщины, вы погорячились, Мария Ардалионовна. Не надо бросаться словами.
Виктор строго посмотрел на Марию и снова стал веселым.
- Странно мне вам говорить такие вещи. Вам, образованной современной женщине, вам ли летающие блюдца да чумаковские крэмы за чудо принимать? Господи помилуй, да вы в этих чудесах сама купаетесь.
- Как это купаюсь?
- Ну вспомните, когда Альенде расстреляли в президентском дворце, вы же обливались не водой, а горючими слезами?
- Обливалась, и другие обливались. - согласилась Мария, а про себя подумала, откуда это он про Альенде знает.
- То-то и оно, что плакали страшным ревом. Да кровью никто заявлений не писал.- Виктор бросив рычаг прикоснулся к ее горячей ладони. - Да разве это - не настоящее чудо? Милая моя, единственная... Да что там Альенде, вы на себя в зеркало взгляните, ведь такое поразительное чудо посреди пустоты. Ведь чудо господне не в исцелениях и хождениях по водам, не в полетах в межоблачном пространстве, ни, господи меня помилуй, в глотании ножей и всяческой прочей азиатчине, чудо в том, что вы, атеистка с молодых корней и молочных соков, живете так, как будто есть еще что-то, кроме вампиров, Воландов да .....Черного Барона, да, мало того, что живете еще и любите, любите и знаете, что Господь Бог не три буквы на трафаретке или Всемогущее Ничто. Ведь готовы плакать не только над той Девой, но и над "Просто Марией"!
- Да, Виктор, если никого вокруг нету - меня оторвать от телевизора невозможно, до того жалко на их страдания смотреть.
Виктор стал совсем серьезным. Что-то в нем опять появилось человеческое, какая-то внутрення боль, и вместе с ее появлением грейдер опустился посреди выросшей Москвы, рядом с оранжевым храмом. Ей стало жаль ангела. Она легонько погладила его как малое дитя. Ангел заплакал, и Мария очнулась на скамейке.
* * *
Отец Захарий остановился у иконы пресвятой девы-матери и шепотом помолился. Постоял, немного прислушиваясь к себе. Потом повторил молитву снова. Молитва не получалась. Одна неотвязная мысль терзала его и мучила и он, вместо правильных искренних слов, повторял про себя одно и то же: "Отчего храмы ваши снаружи белы, а внутри черны?" Оно, как наваждение, поселилось в его мозгу, и не просто обидной многозначительной фразой, а еще и украшенной глубоким тревожным голосом той женщины. Зачем она, однажды круто изменившая всю его жизнь, появилась снова на его пути? В другом случае он мог бы положиться на Бога, а здесь никак не мог на Него сослаться. Что-то ему мешало. И другое, прежде, казалось, утихшее, а теперь с новой силой вставшее во весь рост обстоятельство тоже мучило его. От этого и с женой Лизой не ладилось в последнее время. Он зачем-то поделился с ней, и та, и так страдавшая от своей бездетности, теперь еще больше осунулась и все время встречала его виноватыми глазами. Он знал, что они оба думают об одном и оба, не находя ответа, мучаются и страдают: как можно ежедневно помогать другим людям, если сам обойден Богом в таком очевидном вопросе?
Закопченное почерневшее изображение святой Девы Марии едва проступало в неверном чахоточном свете лампадки. Отец Захарий пригляделся внимательнее, стараясь, быть может, впервые найти в ней обыкновенные человеческие черты. Это было не умно и противоестественно его сану, но он пытался обнаружить в абстрактном, символическом изображении следы живой, реально существовавшей две тысячи лет назад женщины, с нормальным человеческим телом, слабым и беззащитным, с нормальными человеческими нуждами, с работой, едой, одеждой, стиркой, то веселой, то грустной, а то и раздраженной, кричащей или, наоборот, успокоенной, шепчущейся, ласкающей. Нет, ничего не получалось. Да могла ли такая вообще понести? Уж если на кого она и похожа, с ужасом наблюдая за ходом своих мыслей, шептал теперь отец Захарий, так не на эту возникшую вновь в его жизни, полную материнского здоровья женщину, а на его жену Елизавету.
Кто-то подошел и остановился за его спиной. Отец Захарий замер, и вдруг странное, почти детское желание охватило его и он, ясно, четко проговаривая про себя слова, загадал желание.
- Сережа, - послышался знакомый тревожащий голос, - Не надо больше сомневаться, есть и Мария, и Елизавета, и Захарий, и есть еще плотник, а нет только одного твоего, Сережа, благословения.
- Так скоро... - не поворачиваясь, произнес отец Захарий, удивленный старым забытым обращением.
- Положение обязывает.
- А плотник - Иосиф?
- Иосиф.
- И все исполнится?
- Все будет естественно.
- Как же моя теория?
- Но ведь тебе только плотника и не хватало.
- Да, теперь достаточно, а как же храмы?
- Белы.
- И внутри?
- Всегда.
* * *
Надо было видеть счастливое лицо Иосифа Яковлевича, когда Маша сообщила ему о положительном решении его вопроса. Т.е. в начале он не понял, как-то скукожился, будто неправильно расслышал, и когда до него дошло, а ведь он почти наверняка был уверен в отказе, неподвижно застыл, боясь даже шелохнуться, чтобы, не дай Бог, не вспугнуть, а наоборот, задержать, остановить, растянуть сладостную счастливую минутку.
- Да, да, я буду вашей женой, - повторила Мария Ардалионовна, спеша рассеять последние сомнения.
Но как, почему, не может быть, не сходило с лица научного руководителя глупое счастливое наваждение. Господи, да он, кажется, заплакал, извиняясь, улыбался, вытираясь и сморкаясь видавшим виды холостяцким носовым платком, потом ожил, вскочил, принялся бегать вокруг Машы, отодвигая стулья, сбрасывая со столов какие-то бумаги, потом усаживался, снова вскакивал, смешно размахивал руками, уже не замолкая ни на одну минуту. В этот момент он впервые чисто по-человечески понравился ей. Он строил фантастические прожекты, клялся с каким-то мальчишечьим задором, обещал золотые горы, мечтал и даже иронически шутил. Да, он действительно молодел на глазах.
Потом они вместе обо всем договорились. Да, он согласен, в церкви так в церкви, это ничего, что он еврей, ведь он скрывал раньше, а был крещен, и конечно, все по закону, да и квартира, они будут жить отдельно. Он тут же позвонил домой, а жили они с матерью и сестрой, и все выложил, и те ему посоветовали, не теряя времени, отказать квартиросъемщикам, чтобы в следующем же месяце все было освобождено.
Так дело сдвинулось с мертвой точки. Они ходили в гости друг к другу и знакомились с домашними, и хотя мама приняла Иосифа Яковлевича без особого восторга, зато бабушке он пришелся по душе. Он с ней долго разговаривал, и она ему рассказывала и про бомбежку в Сольвычегодске, и про коллективизацию, и про рыбу с золотым колечком, и, конечно, про кролика.
А в Машиной комнате, надев очки, он долго разглядывал марки на трельяже, а она смотрела в его отражение, и потом они через зеркало посмотрели друг на друга и ничего друг другу не сказали.
После она побывала в гостях у Иосифа Яковлевича и познакомилась с мамой и сестрой жениха. И много обсуждали всякие мелкие подробности, начиная от жилья и кончая обручальными кольцами. Ну, конечно, решили без всяких особых церемоний и без особых гостей, все по минимальной программе, но обязательно с благословением отца Захария. Тот не только с радостью согласился, но даже отдельно переговорил с молодоженами и прочел в их спасение несколько молитв.
Эти суматошные дни летели необычайно быстро. Маша и сама давно соскучилась по суматохе, в которой и раньше, до известных событий, протекала ее жизнь. К тому же снова на работе разгорелась учебная суета, приближалась сессия, да и ей самой нужно было сдавать кандидатские экзамены. И как раз подоспели многочисленные дни рождения старых многочисленных подруг, и нужно было постоянно придумывать подарки, и ей даже некогда было вспомнить о чем-нибудь прошедшем и больном. К тому же Иосиф Яковлевич каждодневно опекал ее, в делах ненавязчиво, а вот по поводу здоровья очень беспокоился. Постоянно снабжал соками, фруктами и все время переспрашивал, сколько было чего съедено и выпито и сколько в чем могло быть витаминов.
А кроме того, у нее появилась еще одна подруга - Лиза. Вначале ее привел и представил отец Захарий, а после они уж сами встречались - Маша ежедневно заходила помолиться во храм и обязательно заглядывала к Лизе в гости. Хотя и была Лиза на пять лет моложе Марии и к тому же выглядела совсем девочкой, бледным, неразвитым подростком, но в смысле понимания жизни и женского назначения была куда как старше самой Марии. При всем при том им очень легко было друг с другом, и они могли вообще не говорить ни слова, и при этом, казалось, их соединяла невидимая, почти родственная нить.
Да, они, как будто, все были объеденены общей задачей, простым, понятным общим житейским делом, и каждый на своем месте, в меру своих сил и возможностей, приближал день венчания, и тот неизбежно наступил.
* * *
Маша сидела на краю огромного белоснежного квадрата, а перед глазами стояло грустное, какое-то потерянное, лицо Виктора. Такого финала она никак уже не предполагала. Он встретил их на лестнице, прямо перед дверью их будущего жилища. Ничего не сказал, только чуть отодвинулся, буто не уступал дорогу свадебной церемонии, а приглашал войти. Она, казалось, не дышала с того момента, как, украшенная золотыми кольцами волга, завернула в знакомый двор. Иосиф Яковлевич наоборот обрадовался, и, беря ключи, протянутые ангелом-товарищем, шепнул: "Это наш постоялец, Маша, он немного странный."
