Алекс Родин - В поисках ветра силы
"Приятно осознавать, что судьбы разных людей пересекаются именно в этом месте, и что здесь суждено встречаться всем нам" - сказал Диброва и предложил тост за доктора Максимова. Так мы посидели до глубокой ночи, потом распрощались с Володей и Лидой. Коля сыграл им на дудке, когда они спускались с Марковой горы в темную долину к своей палатке, а на другой день их уже не было - они ушли дальше странствовать по дорогам лета.
Потом, спустя годы, судьба (или, может быть, "космическая энергия" этих гор, как называл её Диброва) занесла Володю с Лидой в Америку, так же как и ещё одного парня из нашей компании того лета по прозвищу "Куняша". Ветер свободы подхватил и его - бросив археологию, жену и квартиру на Оболони, Куняша стал таксистом в Нью-Йорке и на этом его след затерялся. Диброва же, как я недавно узнал, сейчас профессор Гарвардского университета.
После того вечера у меня завязалась дружба с Максом, вся молодость которого прошла в этих холмах во время многочисленных археологических экспедиций его отца. В последующие годы мы с Максом не раз участвовали в разных приключениях, путешествуя по дорогам Волшебных Гор.
Тем летом я вошел в доверие к начальству, меньше копал лопатой, и меня, как человека знающего дороги, часто посылали на машине по воду, за хлебом в Григоровку или в Канев за всякими продовольственными закупками. В отличие от прошлогодней экспедиции мне много приходилось ездить и это радовало - ведь еще прошлым летом мир стал для меня дорогой, и сейчас я познал сполна прелесть ветра, бьющего в лицо, когда едешь в кузове машины; летящие над головой облака, желтеющие по сторонам поля и открывающиеся впереди дали.
Однажды мы ехали в кузове грузовика по полевым дорогам. Колея петляла между холмов по узким водоразделам, забираясь все выше и выше, и казалось, что этому пологому подъему не будет конца, хотя и так уже на все четыре стороны света открылся синеющий горизонт. Наша машина оказалась среди странных пологих холмов, безжизненных и пустынных, поросших ковылем, полынью и другими травами, любящими безводье и монотонные ветры, рождающиеся из глубины небесного пространства и волнующие душу чем-то странным, невыразимым и загадочным.
Холмы вокруг были одинаковой формы, подобные тупым конусам с широкими основаниями. Они тянулись грядами от горизонта к горизонту, а над ними было белесое небо, затянутое паутиной перистых облаков, предвещающих приближение непогоды. Слева от тусклого солнца через облачную вуаль беззвучно летел на большой высоте самолет, и его след, белый и прямой, уже прочертил половину неба.
Наконец дорога совсем исчезла и машина выехала пологой вершине самой большой горы со ржавой треногой топографического маяка. На вершине волнами раскачивался ковыль, а в траве под маяком лежала большая глыба трахтемировского песчаника с характерными наплывами, похожими на затвердевшую поверхность лавы. Это была таинственная высота +223, 6, эпицентр мистерий Великого Полдня.
И вдруг мгновение остановилось: как будто здесь, в этот час привычный мир стал далеким и нереальным - не только мир человеческой жизни, но и вообще весь мир нашей планеты Земля. А взамен приблизился космос с его энергиями, звездными течениями и огромными расстояниями, непривычными для нашего ума. Что-то странное, невообразимо странное было в этом мгновении волнующее ожидание некого события, которое, казалось, непременно должно произойти...
Машину подбросило на ухабе и я отвлёкся от этого странного настроения. Грузовик спустился через поле в лагерь экспедиции, и разные заботы заслонили странную загадочность мгновения у маяка. Но это настроение не угасло полностью во мне, и ночью, когда ветер разогнал облака и в черной пропасти неба зажглись яркие звезды, я одел ватник и, вежливо уклонившись от предложения знакомых студенток распить с ними бутылку портвейна, пошел к маяку на горе.
Там дул холодный ветер и маяк вибрировал под его порывами. Запрокинув голову, я сидел, опершись спиной об опору треноги. смотрел прямо в зенит, где между трех темнеющих стальных опор мерцала яркая звезда Веги. Вглядевшись в очертания созвездий, я нашел низко над горизонтом знакомую мне голубую звезду. Это была она - альфа Волопаса.
Через несколько дней мы с доктором Максимовым решили поехать в Трахтемиров, чтобы у одной бабы, живущей возле горы Ритицi, купить липового меда - вещи довольно редкой в наше время, так как липовые рощи "гаї", которых раньше было много на Украине, почти везде давно вырубили. Если пчелы и собирают нектар с цветущих лип, он обычно смешивается в сотах с медом других сортов. Поэтому липовый мед стал, может быть, таким же символом "старої України", как терен и хмiль, растительный орнамент на старопечатных книгах типографии Киево-Печерской лавры и хуторная поэзия Пантелеймона Кулиша. А так как этот дух "старої України"
нигде, пожалуй, не ощущается столь сильно, как в Трахтемирове, то в этой поездке за медом был особый кайф, тем более что хозяйка пчёл поставила непременное условие: "якщо хочеш скуштувати липового меду, то мусиш зрубати менi дуб, бо вiн закриває льот пчолам, як не хочеш рубати того дуба, то не буде тобi i меду, бо бажаючих багато, а меду всього дев'ять кiло".
Доктор Максимов сел в кабину, а я ехал в кузове грузовика, стоя на коленях на соломе, брошенной у переднего борта на доски. Когда машина поднялась на высокую гору над Монастырком, надо мной раскинулось огромное небо с белыми горами облаков. Может быть, нигде огромность неба не ощущалась так сильно, как на этой полевой дороге, петляющей по узкому гребню между обращенными к Днепру склонами гор и глубоким яром. Яркое солнце полдня сверкало своим стальным светом над головой и зелёные кроны деревьев блестели в этом свете, казавшись сделанными из металла - так всегда бывает в те дни, когда сильный ветер делает небо прозрачным и бездонным.
Так мы приехали в Трахтемиров, я начал рубить дуб, а доктор Максимов беседовал с хозяйкой о жизни. Тем временем грузовик, разворачиваясь, съехал с колеи и засел в болоте по самые оси. Мы долго откапывали колеса, подкладывали под них срубленные ветки - машина дергалась, колеса вертелись, во все стороны летела грязь, шофер остервенело матерился, нас нещадно жалили оводы, а мы проклинали и болото, и машину, и липовый мёд. Наконец шофер пришел к выводу, что "дiла не буде", и я отправился на поиски какой-либо техники, способной выдернуть грузовик из болота.
А полдень приближался, и никаких машин в таком безлюдном месте не предвиделось.
Я вышел на бетонной мост, разбитый беспощадным временем, с травой, растущей между плит, сел у "панської криницi" на поваленный телеграфный столб и приготовился долго сидеть под ослепительным солнцем - в тень идти не хотелось.
Так я утратил ощущение времени и, как потом оказалось, около двух часов сидел на столбе в сверкающем свете, бездумно глядя на пыль на дороге и на белые облака.
Однако неожиданно свершилось чудо, послышался шум мотора и с горы спустился трехосный ЗИЛ "дядька Андрiя", которого я знал. Наш грузовик легко выдернули из болота, и мы поехали обратно, поднявшись по ухабистой дороге через лес и снова оказавшись в полях над Монастырком, откуда открылся вид на все четыре стороны света. В кузове меня обдувал сильный ветер и после жары и укусов оводов я испытал приступ блаженства. Стоя в кузове, я держался за передний борт. Машину сильно бросало из стороны в сторону, а я смотрел в сверкающее солнце, не отводя от него глаз и пытаясь удержать равновесие. В какой-то миг стальной свет коснулся меня своим призрачным лучом, как будто мы остались с солнцем вдвоем, как некие странные танцоры, и теперь между нами был только этот заполняющий весь мир стальной свет... Так и запомнился мне этот день середины лета - ветер, полдень, мёд и стальной свет Солнца.
Когда мы приехали в лагерь экспедиции, я взял кусок свежего хлеба, отлил немного липового мёда и спустился в яр к источнику. После жары и поездки через поля глоток родниковой воды в прохладном яру был столь желанным, а вкус меда и свежего хлеба показался ни с чем не сравнимым. Сидя на камне у источника, я долго слушал журчание воды, а потом по яру пошел на берег купаться под обрывом, а когда вышел из воды и лег на теплом песке, то душу заполнило чувство великого блаженства.
В длинном июльском дне было столько событий и всяких интересных дел... Наверное, так было в детстве, когда игры не утомляли, каждый день казался новым и неповторимым, а по утрам, после пробуждения, испытывалось чувство радости от того, что настал новый день. Не это ли была полнота бытия?
Летом 1984 года было много таких удивительных дней. Мне часто приходилось куда-то ездить в кузове грузовика по полевым дорогам под палящим безоблачным небом; глядеть как ветер волнами колышет желтую пшеницу; грузить бревна, мешки и бидоны с водой; отдыхать в тени дерева на краю поля; копать лопатой твердую горячую землю; пить воду из журчащего родника в холодном яру; лежать на белом песке; в полдень плавать в прозрачной воде; в вечерний час отдыхать под дикой грушей; есть липовый мед, запивая его холодной водой; читать "Историю античной литературы"; слушать музыку; сидеть у костра, участвуя в разговорах, или просто молча глядя в огонь; смотреть с горы на широкий Днепр с плывущими баржами, на розовый след самолета в гаснущем небе и на зеленую лесистую гору на той стороне яра, на восходящую белую луну и на далекую звезду Арктур; слушать, как бьется сердце, протягивать ноги в спальном мешке; переворачиваться на спину на самом уютном ложе - земле, взор обращая на мириады звезд, из века в век совершающих через всё небо свой "незнаний шлях" - и растворяться во сне. И всё это - в одном длинном, знойном июльском дне...
