Виктор Миняйло - К ясным зорям (К ясным зорям - 2)
Пока что, пожалуй, так. Ведь из десятков тысяч песен прошлого не найдете ни одной о счастливой семейной жизни. Все ожидания любви, вся тоска по ней заканчиваются свадьбой, а потом - как кто заклял - замолкли песни, кроме колыбельных, осталась пустой певучая душа, а если и запоет в задумчивости молодица, то старую девичью, с такой же грустной улыбкой, с которой мать четырех сыновей и пяти дочек, оставшись как-нибудь в одиночестве, примерит девичьи ленточки, извлеченные с самого низа сундука.
Но верю: придет золотой век человечества, а с ним и красота любви!
С такими мыслями и чувствами я выслушивал Яринку Корчук, которая со своей подружкой Марией Гринчишиной пришли приглашать нас на свадьбу.
Мария, как всегда, была немного насупленная, и поэтому свадебный наряд старшей подружки невесты не придавал ее лицу праздничности, и вся она была как в воду опущенная. Я понимал ее: парубок Теофан, уходя в армию, не обручился с ней и она конечно же завидовала Яринкиному скороспелому счастью.
Невесту я узнавал и не узнавал. До сих пор считал ее ребенком, своей бывшей ученицей, а сейчас передо мной высокая тонкая девушка, а длинная, почти до щиколоток, яркая юбка, затянутая в талии, делала ее еще более высокой и гибкой. И хотя бархатная жилетка была рассчитана "на вырост", под ней не угадывалось пышности, - ребенок, да и все тут... И склоненная долу головка в венке и лентах, и в глазах смущение - еще не привыкла к своему положению осчастливленной браком, и румянец на щеках - скорее от стыдливости, чем от пышущего здоровья - тоже все детское и почти школярское и в то же самое время с претензией на взрослую солидность. Но от нее вполне можно было услышать и такое: "Иван Иванович, можно мне поскорее выйти?"
Но нет, это уже самая что ни на есть настоящая невеста, вот она резким своим голоском оттарабанила, словно хорошо заученный урок:
- Добрый день всем в хате просили батько и мати и я прошу вас Иван Иванович и Евфросиния Петровна на хлеб на соль на свадьбу!
Обсыпала нас, как горохом, этими словами - без знаков препинания, ни разу не сбившись и не передохнув.
"Ставлю тебе, детка, "неудовлетворительно" за выразительность чтения", - хотелось сказать ей, но шишка была уже на столе, Евфросиния Петровна целовала девушек в щеки, и я с грустной улыбкой тоже приложился губами к холодным и терпким девичьим лицам.
Достал с полки бутылку сливянки, налил в две чарочки между растопыренными пальцами и, позвякивая ими, поднес гостьям.
Яринка лишь прикоснулась к чарке выпяченными губками и поставила сливянку на стол. Мария, глянула на меня исподлобья, выцедила чарку до дна, смачно чмокнула губами. Потом девушки резко повернулись и, путаясь друг у друга в ногах - так спешили, тоже от смущения, - выскочили в дверь.
Наружи девушки, ожидающие невесту, встретили их песней:
Шли дружки рядом
По-над зеленым садом.
Сломали веточку зелененькую,
Украсили Яринку молоденькую.
А у нас остался пропуск на свадьбу - шишка, такая симпатичная и румяная, что я подошел к столу, взял ее в ладони, как цыпленка, приложил к щеке, потом, отламывая выступающие кусочки, начал есть.
- "На хлеб, на соль, на свадьбу..." - повторил я и подал половину жене. - Ешь, причащайся чужой радости!
- Ой, какая там радость! - покачала головой Евфросиния Петровна. Заездят, людоеды, ребенка!..
Я крякнул, чтобы не согласиться сразу, иначе пришлось бы последовательно излагать мои взгляды на брак, а это уже, как вы понимаете, было бы небезопасно.
- Ну что ж, мамочка... молодость... счастье... и тому подобное... промямлил я.
Жена молча посмотрела на меня, прищурилась, и я понял, что именно могла она подумать: старый дурень, что ты смыслишь в этих делах? Только женщины вправе судить о счастье, потому что в браке оно существует только для них!
В воскресенье, где-то около полудня, мы с Евфросинией Петровной оделись понаряднее и направились к церкви. Зайти в нее, как вы понимаете, было не в нашей воле, и мы стояли в толпе возле ограды.
Отец Никифор старался, как говорят, изо всех сил, и потому службе не было конца. Мы очень замерзли. Но вскоре разогрелись - произошло забавное происшествие.
Из-за поворота улицы показались крытые сани с колокольчиками. Сытые гнедые выворачивали головы набок, словно презирая весь род людской.
В задке саней, прикрыв ноги теплой полостью, сидели два священника: старенький и веселый, с хитрым желтым личиком - половецкий благочинный, а рядом с ним - круглый и гладкий, со звероподобным обличьем, суживавшимся кверху.
На передке, рядом с кучером, вертелся наш ктитор, Тилимон Карпович Прищепа. Он очень нервничал.
У самой церковной ограды кони присели на крупы, прорыли шипами подков глубокие бороздки во льду, захрапели.
Ктитор соскочил на землю, забегал вокруг саней. Тяжело слез и жирный священник и, широко расставив ноли, покачался из стороны в сторону, топнул ногой раз, второй - разгоняя застоявшуюся кровь. Благочинный ласково тыкал щепотью в толпу - благословлял.
- А где ваш чертов поп? - взревел толстобрюхий и краснорожий священник. - Где этот сатанинский тихоновец? Подать мне его сюда живого или мертвого!
- В храме батюшка... венчают... - несмело сказал кто-то.
- Беги, сын мой, - любезно обратился старый к ктитору, - да скажи звонарю, пусть ударит согласно сану... Распустились вы, дети мои, едет к вам благочинный, а у вас ни махальщиков, ни в колокола не бьют... Бесчестье... срамота...
- Дак... - шлепнул губами Прищепа, дернулся было бежать и указал через плечо на церковные врата, - дак опять же, служба божия...
- Делай, сын мой, как велено! - сурово нахмурился благочинный, лицо его сжалось - три горизонтальных черты.
Ктитор побежал к колокольне.
- Так вот, дети мои, - тихо сказал благочинный, обращаясь к толпе. Привез я вам в приход нового священника. Будет отец Прокопий службу править по-новому, ибо и я, благочинный ваш, вступил в лоно украинской автокефальной церкви. Полюбите отца Прокопия, и бог вас полюбит.
- Полюбите, полюбите! - отец Прокопий словно выругал паству.
- А нам отец Никифор люб! - крикнул кто-то из задних рядов.
- Дети мои, отныне служба будет вестись понят... - начал было благочинный.
Но его перебили:
- Нет, батюшка, нам такого не нужно! Божье слово, да чтоб по-понятному!.. Какая ж тогда благодать?!
- Дети мои! - рассердился благочинный и замахал на народ распростертой дланью.
Но тут на колокольне ударили во все колокола. Благочинный, упираясь позади себя руками, с трудом выбрался из саней. Он поднял голову, с умилением вслушиваясь в могучий рев колоколов в его честь.
Все, кто был в церкви, в испуге высыпали наружу.
- Что такое?
- Пожа-а-ар!
- Где горит?
- Бежим домой!
- Ой, нет, кум! Ето Польша еропланы пустила!
- Из волости набилизация пришла!
- Ну-у, держись, комнезамы!..
- Сами подохнете от газов! Что буржуи вам привезут!
- Братцы, пей-гуляй, Страшный су-у-уд идет!
- Дурак, это благочинного нелегкая принесла.
Недовенчанные молодые нерешительно выглянули из церковных ворот. Застывшие от торжественности, шафера все еще держали над ними венцы. Из-за плеч шаферов боязливо выглядывал отец Никифор в полном облачении.
Колокола так же внезапно и смолкли.
А благочинный вместе с громоподобным автокефальным попом уже поднимались по ступеням на паперть.
Всегда затурканный, отец Никифор часто-часто заморгал глазами и весь посерел от страха. Он побоялся даже выйти навстречу благочинному.
Отец благочинный снова начал тыкать щепотью в толпу, потом обернулся к отцу Никифору, пожевал губами:
- Отрешаю тебя, отче Никифор, от службы, яко погрязшего в нечестивом тихонианстве, и назначаю на твое место отца Прокопия, истинного сына нашей праведной автокефальной церкви! Аминь.
Отца Никифора словно под коленки ударили.
- Ба-а-атюшку убива-а-ают! - заломила руки какая-то баба. Ба-а-атюшка ты на-а-аш!..
Кто-то громко всхлипнул.
Благочинный испуганно оглянулся и медленно-медленно, шаг за шагом стал спускаться по ступенькам. Только автокефальный поп стоял могучий и недвижимый.
- Эй, поп! - взревел он. - Выметайся из храма божьего! К черту, к своему кисловонючему патриарху Тихону!
Но тут недовенчанный жених Данько Титаренко вышел из-под венца и приблизился к громоподобному попу.
- Ты чего тут разорался? - спросил, недобро прищурившись. - Чего вопишь, как недорезанный?!
Величественный поп обхватил Данилу за шею и, сильно дернув за плечо, развернул его на одном месте и поддал коленом. Данько полетел кубарем.
- Нечестивец! - снова проревел поп. - Я бугая кладу на лопатки!
- Га-га-га! - захохотали в толпе, и автокефальный поп гордо оглянулся, торжествуя победу. Но не знал он, на свою беду, Данилу Котосмала!
Если бы не этот хохот в толпе, Данько, возможно, и смирился бы. Ведь поповское превосходство в силе было очевидно. Титаренко повернулся лицом к своему обидчику, и ему теперь было все равно, как тот кладет бугаев на лопатки. Словно пущенный незримой пружиной сорвался Данько с места и со всего разгона ударил попа головой в живот. Так ухнуло - как в литавру. Поп-громовержец, обессиленно воздев руки, согнулся в пояснице и покатился по ступеням вниз.
